https://kobold-wizard.livejournal.com/1046378.html

В школьной программе у нас была пара уроков на тему антиутопии в русской литературе ХХ века. Читали на выбор либо «Котлован», либо «Мы» Замятина. Я хотел выбрать второй роман, но его уже не нашлось в окрестных библиотеках. Пришлось брать Платонова. В конце одиннадцатого класса уже было не до школьного чтения. «Котлован» читался по диагонали, и в памяти осталась только финальная часть с могилой на дней котлована. В остальном получилась каша.

К Платонову меня вернул Антуан Володин. Два года назад я продирался через «Дондог» и попутно листал статьи об авторе. Тяжелое бредовое состояние постреволюции объяснялось в том числе влиянием Платонова. Тогда-то я и решил перечитать «Котлован».

При всей любви к творчеству Замятина вынужден признать, что эта повесть сильнее «Мы». Замятинский роман ужаса перед мещанством, помноженным на достижения науки, мне было принять гораздо проще. Тот текст говорил о рациональности и иррациональности, но говорил хорошим русским языком. Мир Замятина даже мог бы кого-то прельстить. Платонов поражает в первую очередь языком. Через него автор вколачивает в свой переломанный мир. «Еще высоко было солнце, и жалобно пели птицы в освещенном воздухе, не торжествуя, а ища пищи в пространстве; ласточки низко мчались над склоненными роющими людьми, они смолкали крыльями от усталости, и под их пухом и перьями был пот нужды — они летали с самой зари, не переставая мучить себя для сытости птенцов и подруг».

Социальная война позади. Провозглашено новое общество, строящее будущее для своих детей. Для этого нужно смириться с временными трудностями. В этом смысл жизни, а обладание им «равносильно вечному счастью». И только редкие люди, травмированные ужасами социальной войны или кулацким воспитанием, продолжают испытывать неудовлетворенность. «Прушевский не видел, кому бы он настолько требовался, чтоб непременно поддерживать себя до еще далекой смерти. Вместо надежды ему осталось лишь терпение, и где-то за чередою ночей, за опавшими, расцветшими и вновь погибшими садами, за встреченными и минувшими людьми существует его срок, когда придется лечь на койку, повернуться лицом к стене и скончаться, не сумев заплакать». На мой взгляд это одна из основных мыслей романа. Раньше человек стремился к счастью, каждый по-своему и каждый к своему. Дабы облегчить страдания его согнали в коллектив, дали смысл существования в виде каждодневного труда для высокой цели. Вот только из этого магистрального пути «счастье» как параметр было исключено. Видимо, казалось само собой разумеющимся, что понимание своего труда во благо потомков должно сделать тебя счастливым. Платонов-поэт и демонстрирует, что такой подход ущербен со многих сторон.

Появляются люди, заглушающие трудом все человеческое в себе. «Чиклин, не видя ни птиц, ни неба, не чувствуя мысли, грузно разрушал землю ломом, и его плоть истощалась в глинистой выемке, но он не тосковал от усталости, зная, что в ночном сне его тело наполнится вновь». Их чувства просты. Потому и тот день, когда они стираются до конца, не заставляет их даже вскрикнуть.

Социальная война практически все упростила. Один из оставшихся интеллигентов инженер Прушевский выдумал общепролетарский дом, котлован которого и роют большинство героев. Казалось бы это большое и сложное сооружение, но большинство героев лишь копают землю, делают тяжелую, но неквалифицированную работу. Простое действие возвеличивается, потому что оно очевидно как и затрачиваемые силы. Самой стройки еще не видать. «Я этих пастухов и писцов враз в рабочий класс обращу, они у меня так копать начнут, что у них весь смертный элемент выйдет на лицо…»

Общество тоже обратили в кривоватый механизм. Болезненный рабочий Козлов в результате недопонимания с руководством «захотел уйти внутрь города, чтобы писать там опорочивающие заявления и налаживать различные конфликты с целью организационных достижений». Калека социальной войны Жачев катается на своей тележке по окрестностям стройки и взымает справедливость за свою увечность. Ему не сдалось то сливочное масло, которое ему отдают, но главное, чтобы оно не прибавило сил «буржуазному элементу». Переломанные люди чувствуют неправильность окружающего мира и пытаются его исправить через страдания других людей.

Наконец, повесть пронизана темой смерти. Большинство героев живут в постоянном ее ожидании. Исповедуемый смысл жизни во многом и состоит в том, чтобы выработать как можно дольше, прежде, чем скончаться. В противовес этому должны быть дети, проходящие мимо стройки ровным строем. Да только детские гробы в округе в дефиците. «Любая из этих пионерок родилась в то время, когда в полях лежали мертвые лошади социальной воины, и не все пионеры имели кожу в час своего происхождения, потому что их матери питались лишь запасами собственного тела; поэтому на лице каждой пионерки осталась трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения».

Итого: Уже вырвавшись из этого текста, могу признать, что он поразителен из-за своей оптики. Через нее успешно можно смотреть и на сегодняшний день с нынешними политическими реляциями про строительство нового справедливого миропорядка для наших детей. Только что-то вы не рожаете, землекопы.

P.S.: «На мой взгляд, в школьной программе не место «Котловану» Платонова, и, когда его ввели туда, большую ошибку сделали. В этой политической акции ярко проявила себя все та же власть «текущего момента»: из школьной программы демонстративно убрали «Поднятую целину», а вместо романа Шолохова ввели «Котлован». Этого нельзя было делать, я (для себя) назвала эту кампанию актом вредительства». (Из интервью Н.В. Корниенко, руководителя платоновской группы в Институте мировой литературы РАН)

Платонов кратко и сдержанно описывает жизненный путь мальчика, чьё детство пришлось на военное время, и то, как он оказался втянут в события войны. И как, невзирая на все опасности, трудности и препятствия, мальчик, подобно преданной собаке, потерявшей своего хозяина, неустанно следует за тем, кого любит.

Билибирда. Я не знаю, зачем бы это надо было читать. Если хочется антисоветчины — то Солженицын пишет талантливее, а Ильф с Петровым — веселее. Какого-то удовольствия от «Платоновского» языка я тоже не получил. Для 30х наверное это было внове, но сейчас у нас есть Водолазкин и Воннегут, к примеру. Про сюжет, персонажей и прочее даже писать нечего.

Какая-то каша из не связанных друг с другом событий. Главный герой приносит всем вокруг только одни несчастья, поэтому даже не удивляешься, что после всего пережитого он тронулся рассудком и решил покончить с собой.

Кстати, почему «Лунная бомба»? По-моему, абсолютно ничего сходного с бомбой у его изобретения нет.

Рассказ разворачивается в 1933 году в Германии, на фоне подъёма Гитлера, и написан советским автором в 1934 году, поэтому чувствуется очень сильный политический подтекст.

Рассказ выглядит как своего рода пропагандистская или социальная художественная работа, которая мастерски прячет свои посылы и отношение к политической ситуации в Германии через призму странных существ, готических настроений, оборотней и мутантов, а также через отношение общества к этим мутантам. Здесь чистота человеческой расы в восприятии Германии возводится на новый уровень, подчёркивая ценность германской, арийской расы и унижая другие расы и национальности до уровня существ, которые едва ли считаются людьми. Они представлены скорее как обезьяноподобные существа, не способные нормально мыслить или существовать в обществе.

В этом всём ощущается явный политический подтекст. Однако, несмотря на это, сама идея вселенной с людьми-мутантами, которые постепенно теряют свою человеческую суть и превращаются в отрешённых животных, страдая из-за этого, очень интересна.

Сама по себе вселенная, если бы её идею и задумку вынуть из контекста Германии и убрать упоминания Гитлера, коммунизма и прочей политической картины того времени, могла бы быть развита в более нейтральной обстановке. И, на мой взгляд, это сделало бы её более интересной.

Сильная и страшная вещь. Первая половина двадцатого века. В степях юго-восточного СССР строится мясозаготовительный совхоз. И кажется, что героическим людям, его строящим не страшно ничего — ни смерть, ни местные враги угоняющие скот в промышленных масштабах, ни сложности с поставкой материалов и оборудования — они могут достать все буквально из себя. Причем, эта книга не имеет ничего общего с бравурно-героической советской литературой — это грустная притча о бесконечной боли, трудностях и сильных духом людях. И, читая, вдруг понимаешь, что мы — их потомки — сытые и слабые, жалуемся и тащим бессмысленное существование.

Язык Платонова бесподобен — уникальные словесные конструкции и образы не позволяют читать повесть залпом — нужны паузы, выдохнуть, подумать и вновь погрузиться в этот мрачный мир с далеким светлым будущим. Оторваться решительно невозможно, ведь на этом фоне даже многие классики ХХ века читаются как простой литературный поп-корн

Читать интересно — не так много мы знаем о жизни в те далёкие годы. Но, думается, в данном случае Андрей Платонов написал скорее некую романтическую фантазию, чем что-то действительно реалистичное. Двадцать лет Фросе Евстафьевой, а живёт она как во сне: нигде не работает, бродит туда-сюда, словно не зная как жить без уехавшего мужа, и больше ничего не делает. Как в самой обыкновенной семье самого обыкновенного машиниста паровоза смогло вырасти такое «чудо природы» — уму непостижимо.

Впрочем, если отвлечься от всего этого, рассказ совсем неплох — в нем можно найти множество любопытных мелочей и подробностей о жизни в последнее предвоенное десятилетие. Единственное, что не понравилось, так это язык, которым написан рассказ — какой-то он непривычный, сейчас так не пишут и привыкать к нему приходится достаточно долго, чуть ли не на протяжении всей этой совсем не маленькой вещи.

Наиболее известное и читаемое произведение Платонова, в некотором роде квинтэссенция его творчества. Одно из главных произведений советского модернизма, сложное для восприятия, требующее особого к себе отношения при чтении и определённого багажа знаний и жизненного опыта, при этом для чего-то включённое в школьную программу, вызывая тем самым резкое отторжение у молодого поколения читателей.

Искатель истины рабочий Вощев присоединяется к стройке огромного здания для пролетариата. Основа заложена — котлован вовсю копается, однако проект постоянно меняется, не построенное ещё здание растёт в размерах, превращаясь в стройку века, а затем рабочие, так и не начав толком строить, уходят в деревню, чтобы организовать колхоз.

Повесть написана фирменным перегруженным языком, даже простые действия и явления описываются многословными конструкциями, будто бы подчёркивая сложность и значимость происходящего, повествование дополнительно усложняется лозунгами и канцеляритом. Хаос революционных и послереволюционных лет трансформируется в забюрократизированное подобие порядка, где отсутствие чётких планов и концепций развития превращается в метания от одной крайности к другой. Котлован непостроенного здания — символ эпохи, Вавилонская башня нового времени. Жестокий абсурд происходящего в книге — гиперболизированное изображение советского общества, стремительно движущегося от больших надежд к большому террору.

Очень специфическая книга, с одной стороны великолепно подходящая для знакомства с творчеством Андрея Платонова, с другой (как, правда, и почти все его книги) — непростая для восприятия, наполненная огромным количеством символов и метафор, а самое главное — отстранённо-жестокая.

Мощнейший сюрреалистично-абсурдистский рассказ. Да, наверное его можно назвать агиткой. Сложно сказать, был ли у автора «социальный заказ» на его написание или нет, но обличительные нотки вовсю проскальзывают. Тем не менее то, что получилось, однозначно вышло за рамки политики и злободневности. Рассказ написан слегка отстранённым фирменным платоновским языком и насыщен метафорами. Фактически, как это часто бывает у Платонова, это поэзия, очень странная, специфическая, болезненная, местами вызывающая сомнения в «нормальности» автора. Среди вовсю формировавшегося в те годы соцреализма этот рассказ смотрелся инородно, собственно как и сам автор среди членов союза писателей СССР.

Рассказ, который однозначно стоит прочитать.

Неторопливое, прямо таки тягучее произведение. Образец русского магического реализма, если можно так выразиться. Вообще, попытки как-то сформулировать основную идею книги или хотя бы отнести «Чевенгур» к какому-то жанру обречены на провал — роман для этого слишком сложен и многогранен. Это и роман воспитания, и (анти)утопия, и философский трактат, и роад муви... При кажущейся хаотичности повествования книга имеет чёткую, хотя и многослойную, структуру. Отдельно стоит отметить фирменный перегруженный «платоновский» язык — он поэтичен и метафоричен, некоторые фразы настолько прекрасны, что хочется их запомнить и перечитывать отдельно от повествования. Кстати, Платонов употребляет словосочетание «более лучший» задолго до того, как это стало модным приколом.

Читать «Чевенгур» тяжело. Вернее даже так — чтобы его читать, необходимо настроить своё восприятие, не торопиться, не проглатывать заковыристые обороты и метафоры, воспринимать его как своего рода поэму. Книга наполнена огромным количеством символов и отсылок к русскому культурному коду конца 19, начала 20 веков. Тут и богоискательство, и Иваны-дураки, и богатырский эпос, и солнцепоклонничество, и многое-многое другое.

Одна из центральных тем — осмысление сути и самой возможности существования коммунизма. Платонов действует по простому принципу — если хочешь проверить идею на состоятельность, доведи её до абсурда. Коммунизм в Чевенгуре абсурден и парадоксален: люди не работают, но не от безделья, а потому что изготовление вещей ведёт к буржуазности и взаимной эксплуатации. Что из этого получится? Может ли коммунизм самозародиться? Идиотские на первый взгляд вопросы рассматриваются так и эдак, начинают играть новыми смыслами и предлагают читателю самому думать и решать.

Думать во время чтения вообще придётся много. Что хотел сказать автор? Универсального ответа нет — каждый должен увидеть что-то своё.

Роман «Чевенгур» Андрея Платонова крайне тяжело оценивать, потому что он существует равномерно в двух параллельных реальностях — как литературно-художественное произведение и как философско-исторический трактат. И порой оценки одного и того же явления с двух этих полюсов расцениваются буквально противоположно.

С литературной точки зрения роман, прямо скажем, удался слабо. Выпуклых, детальных и ясных героев, здесь практически нет — это в прямом смысле шахматные фигурки в большой партии, которые вдобавок ходят то как пешки, то как ферзи. Структурно произведение тоже местами буквально плохое — ломанное, неловкое, рассыпающееся. Если первая половина романа держит себя в узде и движении, то вторая — это просто набор ситуаций и слов, которые потом выливаются в сильный финал. И это не выглядит нарочной стилизацией, это выглядит именно как слабость писателя, который как будто очень устал писать и думать.

Одновременно с этим как некий ТЕКСТ формата то ли социалистической антиутопии, то ли народной притчи, то ли магического реализма с психологией «Чевенгур» — выдающийся. Понятно, почему до перестройки этот ТЕКСТ не был показан людям — на любого строителя коммунизма с показателем интеллекта выше картошки он мог бы в прямом смысле повлиять деструктивно. Платонов до абсурда и высшей точки доводит идею построения непонятного и эфемерного коммунизма глупыми оторванными от знаний народными массами — и до чего это доводит. Горькая ирония, неприкрытый сарказм, абсурдизм, но одновременно и какая-то щемящая «русская» честность и открытость — философии и осмысления первых лет Советской власти здесь больше, чем у просто издевающегося ехидца Булгакова.

По итогам итоговое ощущение — тяжелый компромисс между «умно» и «красиво». Уникальный роман, который посредственен как роман. Такие дела.

Сложность чтения Платонова отчасти связана со степенью «плотности» его прозы: основной смысловой единицей тут служит не эпизод (со своей завязкой, кульминацией и развязкой), а отдельное предложение. Читаешь и думаешь: блин, надо это запомнить, так это красиво. Что больше напоминает поэзию, чем прозу. Но не бывает стихов (и даже поэм) такого объема, как «Чевенгур». Разве что это повествовательные поэмы, где фабула все же играет ведущую роль.

Это смещения внимания на отдельную фразу связано с другой особенностью текстов Платонова -- затуханием времени (в «Чевенгуре» это поддержано сюжетно -- темой прекращения истории). Выражением этого «безвременья» служит, в частности, ослабление причинно-следственных связей -- как на уровне поступков персонажей, так и на уровне фабулы в целом. Скажем, в «Чевенгуре» Прокофий, брат Александра Дванова, ведет себя совершенно непредсказуемым образом; уничтожение «буржуев» и «полубуржуев» не оставляет по себе никакой памяти; некоторые герои исчезают практически бесследно (чтобы иной раз снова всплыть из ниоткуда, как Соня или горбун из начала романа). Наконец, катастрофический финал -- уничтожение Чевенгура -- никак и ничем не подготовлен: отряд казаков возникает будто из другого времени (гражданская война-то закончилась).

В итоге у читателя возникает ощущение, что все эпизоды этого повествования сосуществуют в каком-то нелинейном времени, практически синхронно друг другу (примерно как в мифе). Думаю, это очень сильно подрывает основу романа как жанра, связанного с идеей развития и становления. У Платонова пространство берет верх над временем.

Написав про оборону Севастополя, Платонов как бы принял эстафету у автора Севастопольских рассказов Льва Толстого. Поэтому, читая данное произведение, невольно сравниваешь их. Конечно, сильно отличается не только язык, но и стиль написания. Изменились и образы врагов. На смену кавалерии пришли танки. А вместо пушек и ружей у защитников — пулемёты и гранаты. В конце концов, солдатами движет и другая идеология. Если Лев Толстой старался избегать прямых патриотических разговоров, то у Платонова время от времени появляются отсылки к Ленину и построению коммунизма. Но что остаётся неизменным — так это внутренняя энергия русских воинов, их переживания о родной земле, о любимых людях. О таких вещах сложно рассуждать без пафоса, но вечные истины не могут быть прозаичными.

По своим взглядам Платонов был близок авангарду, духу социально-эстетических экспериментов и технического прогресса. Но при этом каким-то немыслимым образом он оставался декадентом – не в узком культурно-историческом значении слова, а в более широком: в своей пессимистической уверенности, что любой политический проект, любое масштабное усовершенствование, любая «утопия» обречены и, более того, чреваты такими издержками, которые заводят того, кто лелеет эти благие намерения, известно куда.

«Епифанские шлюзы» – относительно ранняя вещь, но в ней это уже есть. С самого начала повести все указывает на то, что многочисленные лишения и неудачи, которые претерпевают главный герой и все, кто принимает участие в «великой стройке» (он – добровольно, они – вынужденно), должны окупиться; что Епифанские шлюзы будут построены; что все это не зря. У читателя складывается стойкое ощущение, что перед ним сюжет о «превозмогании», о «преодолении сопротивления материи» – вроде тех, что будут типичными для соцреалистического романа. А вот ни фига! Проект терпит крах, и крах этот, как выразительно сообщает рассказчик, был предрешен с самого начала. Все жертвы были напрасны и не только не получили никакой компенсации, но увенчались полным кошмаром для гг.

Данное произведение действует на читателя как кошмарный сон. В целом сложно пересказать его сюжет, но отдельные элементы надолго врезаются в память. Персонажи повести и их деятельность кажутся очень знакомыми и обыденными. Именно поэтому нам легко представить ужас их положения.

Автор по очереди создаёт и тут же ломает мечту каждого героя. Для одного — нет смысла, для другого — любви, для третьего — перспектив и так далее. Люди жертвуют всем ради будущего, но тут же видят, что будущее мертво и их усилия оказались напрасными.

Котлован в символическом плане напоминает анти-Вавилонскую башню. Он строится не вверх, а вниз, из-за этого сопричастных не будут карать за гордыню, они сами наказывают себя.

Отдельно хочется отметить эпизоды с церковью, куда ходят прикурить, и медведем, который напоминает ожившую деревянную игрушку. Даже религия и сказка здесь теряют свой цвет. Жуткий текст.

Преодолевающие жизнь

А без меня народ неполный.

«Старый механик» А.П.Платонов

Платонова читать ни разу не развлечение, всегда трудно. Не потому, что пишет о каких-то особенно тяжелых для восприятия вещах, хотя и этого хватает, но по той обыденной простоте, с какой отменяет противопоставление между антагонистичными вещами и понятиями. Он стирает границу, делает равнозначными жизнь и смерть, любовь и ненависть, счастье и горе, совершенную реализованность и полный крах — самой природой разнесенные по разные стороны барьера.

У Андрея Платоновича роскошный пир не только сосуществует с голодной смертью, а совершенная красота и грация — с культей и деревянным протезом, но в любую секунду одно готово перетечь, перелиться в другое, естественно заняв весь объем. Больше того, само средоточие жизненной силы, эликсир витальности он в своей картине мира помещает не в мозг или сердце, но в кишки только что умершего человека, в промежуток между непереваренной пищей и калом. Что, не очень приятно? Ну вот он такой.

Именно когнитивный диссонанс, а не особенности лексического строя его прозы, как может показаться на поверхностный взгляд, лишает читателя опоры. Привычно твердое основание становится зыбким, уплывает из-под ног, ты не можешь сориентироваться в этом мире чудовищных сказок, рассказанных не то механическим человеком, не то очеловеченным механизмом. Нескладным, детским каким-то, но при этом парадоксально поэтичным, языком

Незавершенный роман «Счастливая Москва» не о дорогой нашей столице, это история девушки, что в детстве осталась сиротой, скиталась среди беспризорников и бог знает какие тяготы довелось ей перенести до того времени, как попала в детский дом, где, не помнящей своего имени, дали ей новое — Москва Ивановна Чистова. Это квинтэссенция платоновского стиля: она несколько лет ходила и ела по родине, как в пустоте, пока не очнулась в детском доме и в школе.

За кадром могут оставаться какие угодно мерзости жизни, с девочки они скатились ртутными шариками, не замутив чистоты. Но и даром ничего не проходит, сплав жизни со смертью, особого рода безжалостно-равнодушное безразличие вошли в Москву как естественное продолжение ее личности. Природой естественной красоты, грации, непосредственности, назначенная радоваться жизни и вдохновлять творцов — а она такая, знаете, Муза, в которую невозможно не влюбиться, и всякий влюбляется — так вот, она оставляет, одного за другим, людей, которым разбила сердца.

Не ради других, которые богаче, умнее, талантливее, но за тем, чтобы пойти, например, работать в метрострой (самая тяжелая работа в невыносимых условиях, на которую нанимались преимущественно тогдашние гастарбайтеры — крестьяне из разоренных коллективизацией деревень). Где тяжелая вагонетка раздробит ей ногу, оставив ампутантом. А любившим ее механику Сарториусу (салют, «Солярис», не думаю, чтобы Лем читал, но книги порой переговариваются через головы творцов) и врачу Самбикину, остается деградировать, всякому своим способом.

Почему? Ну вот, такая философия у Платонова. Жизнь, которую не в счастье надобно проживать, не радоваться, но преодолевать ее ежечасно. Идеи русского космизма переплавляются в его творчестве в жизнь, сопредельную и почти равную смерти. Такое: «жить так, словно ты уже умер». Однако если вы только начинаете знакомство с платоновский прозой, возьмите эту небольшую по объему книгу, не «Котлован» или «Чевенгур», которыми автор знаменит больше.

Для меня эта повесть четко поделилась на две композиционные части: в первой мы знакомимся с основными персонажами и погружаемся в их тревожный внутренний мир (особенно много внимания Платонов уделяет таким персонажам, как Вощев и Прушевский). Эта часть наиболее поэтична и возвышенна, и немного напоминает творчество Франца Кафки. А вот события в колхозе, подвергаемом коллективизации, представляют собой некую вторую фазу произведения, выполненную в гротескно-карикатурном стиле и скорее напоминающую «Скотный двор» Оруэлла. Во второй части уровень серьезности повествования значительно проседает, а по-настоящему проникнуться глубинами чьего-то сознания становится сложнее. Если первой части я безоговорочно ставлю 10 из 10, то вторая не тянет, на мой взгляд, выше чем на 8, поэтому средняя оценка вышла такой, какой вышла. Словно первую половину вы смотрели максимально чернушный артхаус от Тарковского, а потом внезапно оказались в немного мрачном варианте выступления квн-овской команды «Фёдор Двинятин», где поток остроумных заметок об окружающей действительности сливается в причудливый калейдоскоп, а внутренняя логика повествования становится малозначимой.

Меня часто пугали этим произведением, но оно вовсе не такое страшное, каким его описывали. Здесь есть попытка балансировки между откровенной карикатурностью персонажей и моментами, когда мы входим в самые сокровенные и интимные закоулки их душ. Не знаю, является ли этот прием намеренным. Баг это или фича, но этот факт определенно влияет на способность целостного восприятия текста.

Наиболее глубокие переживания здесь испытывает Прушевский — может, потому что он интеллигент

Про язык ничего особо говорить не хочется — об этом и так было сказано очень много. Лишь пара субъективных наблюдений:

1. Платонов никогда не напишет «Герой смотрел на пыль, лежащую на дороге, и ему было скучно». Вместо этого он скажет «скучно лежала пыль на дороге». Он как бы архивирует смысл и преподносит его в максимально сжатом виде, что и придает, по-моему, его прозе такой поэтичный оттенок.

2. Диалоги Платонову удаются хуже, чем описания природы. А вот природа... О, здесь он вплотную подошел к уровню Константина Бальмонта. Это чистая поэзия в прозе.

В целом нет ощущения, что у этого произведения был какой-то изначальный план или сюжет. Но зачем он нужен? Талантливый поток сознания, раздираемого противоречиями классовой осознанности и наблюдаемой неустроенности человеческого быта, тоже имеет право на существование.

Блистательная панорама по мировой культуре середины 20-х годов, высмеивающая разом все господствующие идеологические тенденции «ревущих двадцатых», от фашизма до анархизма, от крайне правых политиков до крайне левых, причём достаётся и центристам. Алексей Платонов виртуозно спародировал манеру выражаться самых разных героев эпохи, от Генри Форда и Махатмы Ганди до Виктора Шкловского и Владимира Маяковского, заставив их петь хвалу аппарату для мастурбации.

Михаил Золотоносов в известной статье подробно проанализировал текст Андрея Планонова, проследил его истоки и доказал, что «Антисексус» — не просто хохма, но и серьёзная декларация отнюдь не забавных принципов моделированая поведения массового человека.

Андрей Платонов — автор загадочных, причудливых и сложных текстов. Его проза составлена из особых «мыслеслов», по выражению филолога Светланы Семёновой.

Я очень люблю литературу Андрея Платоновича, и мне она кажется глубоко внятной и понятной. Я не вижу в его текстах ничего странного или неясного. Это речь пролетария того времени, и она исключительно естественна.

Роман А. П. Платонова не про то, как плох коммунизм, как ужасна эта идеологическая утопия, как она отвратительна, омерзительна или противоестественна. Да, конечно, можно встретить ямбические (язвительные) строчки: «Карл Маркс глядел со стен, как чуждый Саваоф, и его страшные книги не могли довести человека до успокаивающего воображения коммунизма». Но всё это столь органично вписано в общую ткань повествования, что достаточно сложно обращать на это хоть малейшее внимание, если, конечно, сам читатель не готов прочесть платоновский роман как заведомо антисоветский.

Мне иногда кажется, что этот роман — это буквализация второго названия, данного автором: «Путешествие с открытым сердцем». Я думаю, как и немецкий славист Ханс Гюнтер, что это произведение Андрея Платонова — попытка продумать коммунизм, концептуально осмыслить его. От себя добавлю, что это едкая, желчная, богохульная сатира на христианское учение. Но, конечно, это роман о людях, у которых есть то, что мы привыкли называть «душой». И пусть «душа» — это метафора, это что-то отжившее, старое, архаичное... В этом слове скрыта таинственная сила, пусть и спрятанная под пылью вечности.

«Чевенгур» — это роман о пролетариях и пролетарских бесприютных душах. Для Андрея Платонова человек есть высшая ценность, и это роднит его с Ф. М. Достоевским (опуская стилистические и поэтические отзвуки и нюансы). Андрей Платонов — одно из бесценных и уникальных имён русской классической литературы.

Мое знакомство с творчеством Андрея Платонова началось с… театра. Как-то досталась мне контрамарка на спектакль «Епифань». До этого я, темный человек, ничего у автора не читал. Только слышал там и тут раздающиеся стоны, что Платонов, это, конечно, оригинальный язык, но, боже-ж мой, как скушно, как грустно, как бе-бе-бе.

А тут – контрамарка. На спектакль с ни о чем не говорящим мне названием. Лишь в фойе театра, листая афишу, я узнал, что пьеса написана по мотивам произведения Платонова.

«Ну что ж, посмотрим-посмотрим,»- сказал я мужественно, — в крайнем случае можно будет уйти с середины». От спектакля я был в восхищении! И язык, и сюжет, и игра актеров – были великолепны! Тут же, как отпетый книгоман, пообещал себе что-либо почитать у автора.

И вот, выбранная абсолютно наугад повесть «Джан». Начало восхитило и обрадовало – прекрасный, незамутненный, нигде ранее не встречавшийся, язык. Нет, язык, конечно, русский. «Джан»– вовсе не рукопись Войнича. Но боже мой, как же оригинально использует богатство и образность языка!

Начинается повесть с того, что Назар Чагатаев, главный герой повести, оканчивает Московский экономический институт. Недолго живет в Москве, и уезжает работать в Азию.

Там ему поручили привести в рай социализма маленький потеряный на земле и на небе народ. Народ, который сам себя называет Джан – душа в поисках счастья. Основная часть повести – это блуждания Назара в поисках этого народа и блуждания Назара вместе с этим народом.

Язык автора, оставаясь таким же красивым, в то же время – изменился. Веселый и оригинальный в начале книги, он становится болезненно оригинальным чуть позже, и лишь чуточку выздоравливает к концу. Я читал повесть, и чувствовал, что Платонов пишет ее кровью своего сердца. И у меня тоже, когда я читал, болело сердце. От жалости к этому народцу, к бедным людям, от безысходности и жажды. Жажды физической и жажды духовной.

Очень сильный автор. Очень сильная книга.

Хорошие рассказы про войну

Свое знакомство с творчеством Андрея Платонова, поразившего меня в самое сердце своим «Джаном», я решил продолжить прослушиванием этого небольшого по объему диска от «1С».

В сборник входит всего 5 рассказов:

- Броня;

- Офицер и солдат;

- Иван Великий;

- «Челюсть дракона»;

- Штурм лабиринта.

Все рассказы написаны очень хорошим, богатым русским языком. И это – несомненный плюс автора. К сожалению, в этом плюсе кроется и минус. Все рассказы, в каком-то смысле – одинаковы. Хотя и разные фамилии у героев, но говорят они, по большому счету, все одинаково. Одинаково хорошо, образно, да, но – одинаково.

Лишь самый первый рассказ, «Броня», я выделил бы из общей массы сборника. Рассказ очень сильный, полный какой-то Платоновской, насколько я успел понять и прочувствовать творчество автора, тоской и безысходностью. И, в тоже время, рассказ очень хороший.

Остальные четыре рассказа хороши по-другому. Такие рассказы с удовольствием бы, будь он жив, прочитал бы мой дед, боевой офицер, участник войны. Такие рассказы с удовольствием бы прочитал и мой отец, сын моего деда, мальчишка войны, переживший оккупацию. Такие рассказы с удовольствием бы прочитал и я, 10-15 летний мальчишка, всем книжным жанрам в те брежневские времена предпочитающий книги «про войнушку». Но не печатали тогда Платонова, вот в чем дело. Говорят, из-за рассказа «Возвращение». Обязательно его прочту.

А вообще, те кто не печатал – дураки. Очень советские рассказы. Хорошие советские рассказы.

В «Чевенгуре» автор препарирует советское общество начала 1920-х годов. Широким массам этот тягучий и грустный текст вряд ли понравится. Сюжетная динамика слишком неспешная, очень много рассуждений и мудрствований, причём на одну и ту же тему. В романе много героев, но главный — коммунизм. Поисками его и занимаются прочие персонажи.

Чевенгур — город, где объявлен коммунизм. Это декларированное утопическое общество, где труд для производства запрещён как форма эксплуатации и средство для создания продукта, который является пережитком буржуазного прошлого. Исключение — субботники, где трудятся для общего блага. Единственный трудяга Чевенгура — Солнце, первый пролетарий, светящий всем. Остальные бездельничают, усложняют жизнь и ждут наступления коммунизма. Никто не знает, как он выглядит. Но убеждены, что распознают его, когда он «прорастёт». При этом руководствуются исключительно собственными соображениями, основанными на лозунгах и речах агитаторов.

Коммунизм — краеугольный камень всей жизни Чевенгура. Альфа и омега, мера всех вещей и явлений, причина, цель, процесс, состояние, форма жизни. Всё должно быть подчинено ему, шаг в сторону — контра, ересь, буржуазный элемент. Только вот декларированный чевенгурский коммунизм как-то не хочет наступать, несмотря на то, что население города создаёт все необходимые условия для его процветания. Но почему-то еды не хватает (это оправдывается постулатом, что страдание — суть пролетариата), поля зарастают бурьяном (что переиначивается как прирост полезной земли), дети умирают (и это становится потрясением. ибо как может умереть ребёнок. родившийся после революции?), а обещанный рай не наступает. И в конце концов — не наступит.

«Чевенгур» — это неприкрытая критика общественно-политических преобразований постреволюционной России: когда за строительство «дивного нового мира» взялись неграмотные мужики. Это книга о том, что по указу сверху новое общество не создать, а идеология и пропаганда (как бы сильно не насаждались и как бы глубоко не проникали во все сферы жизни) не способны обеспечить жизнедеятельность страны. В романе показана обманчивость революционных обещаний и к чему она в итоге приводит.

«Чевенгур» написан уникальным «платоновским» языком, в котором чувствуется боль автора за свою страну, за обманутый народ, за упущенную возможность качественных преобразований. Роман является развенчанием мифа о коммунизме, который стал новой религией, но извратил свою суть.

Нелегкое произведение, особенно его срединная часть. Начало завлекает своей аутентичной атмосферой, а конец дарит какой-никакой экшн.

Первые годы советской власти (скорее, попыток ее становления) были самыми вариативными и романтическими годами коммунистического строя, от которого к 40-ым годам осталась лишь тень. А Чевенгур — как раз гимн ранним пролетариям, которые искренне верили, что пришла новая, лучшая жизнь, и готовы были во имя нее на всё. Но, к сожалению, были весьма стеснены в средствах и фантазии.

Как заметили выше, да, современное поколение, обласканное (или проклятое?) повальной интернетизацией и «свободой» воли (коя лишь подчеркивает их рабство) вряд ли поймет героев сего произведения. Но я считаю, что с тех пор мало что поменялось в глубинах душ. Люди всё так же ищут смысл, но уже в других -измах...

А что же стало с сапожницоей после всего этого?

Уж очень простенько и мелко. А вот если бы

Не за себя, а за людей.

А вот сразу видно, что перерабатывал сказку советский человек))) От этого она еще несколько интересных поворотов получила, а не только хитрость с решением загадок)

Казалось бы, детская сказка, а я ее не читала. Вот именно в переработке Платонова не читала, а суть сказки с неводом, конечно, знаю. Да думаю нет такого человека, который бы не знал именно решение загадки про одень то не знаю, что, в смысле приезжай ко мне одетая, но без одежды. И я читала вариант, где девушке было лет уже намного больше 7-10 и король, тут хочу подчеркнуть у Платонова был царь, как увидел, как влюбился и пошла совсем другая жизнь и история. Платонов всю эту любовную ерунду разом перечеркнул.

Во-первых, снизил возраст внучки, она маленькая и до замужества ей как, ну почти как до Луны, ей там в начале сказки семь лет и как же дивно звучит ее ответ про этот возраст:

«Вот раз собираются старики на базар в большое село и думают: как им быть-то? Кто им щи сварит и кашу сготовит, кто корову напоит и подоит, кто курам проса даст и на насест их загонит? А Дуня им говорит: — Кто ж, как не я! Я и щи вам сварю, и кашу напарю, я и корову из стада встречу, я и кур угомоню, я и в избе приберу, я и сено поворошу, пока вёдро стоит на дворе.

- Да ты мала еще, внученька, — говорит ей бабушка. — Семь годов всего сроку тебе!

- Семь — не два, бабушка, семь — это много. Я управлюсь!»

Это вам не в попу дуть ребенку, что ой он же маленький, да лбы они все в семь здоровые, а если нет, значит что-то в воспитание ребенка пошло не так и об этом следует родителям сильно задуматься. А не трутень ли у них растет, вы так никогда от него своего стакана не дождетесь.

Во-вторых, благодаря этому сместился акцент сказки именно на решение проблемы героев и как она решалась, то есть мы видим, как происходит управление страной, а не несчастного короля без любви. О нет, мы видим, зажравшуюся личность, которой скучно и поэтому он вместо суда, давай загадки загадывать и гонять бедного человека туда-сюда с отгадками. А мы ведь помним у бедного человека только одна лошадка была, и путь его до дома не близкий, раз ему ночевать пришлось по дороге в город, а это он на телеге ехал, я стараюсь не думать сколько старичку прошагать туда-сюда пришлось, прежде чем на отгадке в царские палаты не въехала внучка и не накостыляла царю за самоуправство. И вот этот момент в книге самый красивый!

Сказка — это как песнь в честь маленьких Розы и Клары, которые поднимали людей против вот такого отношения к ним царей. Против вообще таких судов, когда скучающий человек не решает проблемы, а веселится за чужой счет. Это как желание защитить этих девочек, ведь Розу уберечь не получилось и поэтому читая последние строки сказки невольно выступают слезы:

»- Никому, никому, — говорит, — я тебя не отдам: ни псу, ни царю. Расти большая, умница моя.»

Конечно каждую такую умницу хочется защитить и никому не отдавать, умницы эти умели научить, умели поднять, умели смотреть прямо и видеть правду и, конечно, мужчинам легко и приятно ставить этих красавиц рядом с собой и желать их иметь рядом, чтобы они помогали им в их труде.

Все же, когда советский человек перерабатывает сказку она расширяется, она поднимает пласты проблем и бедность, и глупость, и зажратость. Это уже не просто что добрый молодец должен быть хитер, это еще и то, что добрый молодец должен понимать суть проблемы и желать ее искоренить. Не стать царевичем, а стать судьей над людьми, честным судьей и безжалостным.

Красиво, конечно, как любая безжалостная литература, которая за свободу.

Совершенно ни на что не похоже. Интересное формирование предложений и мыслей — и хотел бы цитировать в жизни, но такую постановку слов и не запомнить. Опыт чтения интересный, но читать не просто. Автор заинтересовал, попробую почитать другие его произведения.

Совсем коротенький рассказ, мой любимый у Платонова. Искренность, тревожные мысли юности. Цепляет неосознанная мудрость деревенского «дурачка»-изобретателя.

«Мне оттого так нехорошо, что я много понимаю» — Havamol: «Следует мужу умным быть в меру, не мудрствуя много/ Ибо редка радость в сердцах / Чей разум велик»

Но юный Платонов чётче и лаконичней Старшей Эдды.

Ещё: «Отчего мы любим и жалеем далеких, умерших, спящих. Отчего живой и близкий нам — чужой. Все неизвестное и невозвратное — для нас любовь и жалость».

«Лампа, я не нахожу света светлее твоего».

Этот рассказ — зарисовка, «чертеж» человека с его мечтами, жалостью и «незаметными преступлениями».

Эстетический восторг, который испытываешь при погружении в уникальный стиль повести, жутко контрастирует с чёрной безысходностью повествования. Платоновский самобытный слог рисует реальность до такой степени достоверности, что уже не верится в её настоящесть. «Котлован» предстаёт некоей притчей, мифом, карикатурой, антиутопией, при этом остаётся предельно реалистическим — и неизбывно горестным — произведением. Честно, не припомню более беспросветно серой, гнетущей, мрачной атмосферы в литературном произведении.

Безрадостная картина жизни. Строить котлованы и создавать колхозы. Радость по приказу. Нищета и голод. Рабочий — ничто. Человек — тело. Жертвы во имя светлого будущего. Только труд, труд, труд, иступляющий до бесчувствия и хруста в костях. Жизнь без мыслей, без эмоций — существование для пользы. Смерть как избавление. И умирающий ребёнок как символ гибнущего будущего, результат неверно выбранных методов построения счастья для народа. Страшная, жуткая книга. Пророческая. В каждой строчке невыносимая боль автора от того, во что превратили веру и надежду народа, как извратили мечту о новом, справедливом мире.

«Котлован»— одновременно сложная и простая для понимания книга. Но вне зависимости от восприятия — знаковая, вневременная.

«Епифанские шлюзы» создавались к десятилетнему юбилею большевистской революции. К 1927 году стало ясно, что прогрессистские устремления большевиков ушли в песок, как намерение рационалиста-инженера Перри построить замечательные шлюзы. Никто не поддержал большевистских мечтателей, их намерение построить новую цивилизацию была воспринята как «барская блажь», воровать и бездельничать оказалось проще, чем выкладываться на работе, и к моменту публикации повести глаза палачей из ГПУ уже сверкали диким вдохновением в предчувствии, как они будут трахать субтильных умников из Наркомпроса.

Все это зашифровано в повести довольно прозрачно — ведь уже тогда любили проводить аналогию между реформами Петра и реформами большевиков. Интересно, однако, что Платонов описывает ситуацию распада Великой Мечты вполне отстраненно, без особого сочувствия к персонажам повести.

Ну, в общем, понятно. Юный на тот момент Платонов начитался Гастева и немецких экспрессионистов, типа Дёблина и Верхарна, дополнил свой багаж фантазиями космо-мистика Циолковского (да-да, великий инженер-изобретатель Константин Эдуардович Ц. в плане философском был мистиком-космистом, мечтавшим о «Вселенной со счастливыми атомами») и старого гомосексуалиста Федорова (автора полусумашедшей «Философии Общего Дела», в которой доказывал, что от женщин только вред, а мир, состоящий из одних мужчин — идеален), и решил переплюнуть их всех одним разом.

Космизм «Потомков Солнца» зашкаливает, однако рассказ не особо читабелен. Это разумеется, не более чем проба пера. Здесь, в этом рассказе, ничто не свидетельствует о гениальности автора. Платонов станет великим писателем несколько позже.

Надо полагать, это своеобразная проба пера будущего великого Андрея Платонова, странная попытка написать нечто предельно декадентское, как бы «перевод с иностранного», для чего героям были даны немецкие имена, как бы из фильмов Фрица Ланга, которые тогда шли в прокате. Попытка, на мой взгляд, неудачная — нагромождение событий не превращается в сюжет и литературными достоинствами обладают только сюрреалистические телеграммы, посылаемые героем с летящей по орбите Земли «лунной бомбы». Кстати, именно эти финальные фрагменты вполне относятся к научной фантастике. Ведь при попытке выйти из границ магнитного поля Земли, скажем, в случае полета на Марс, радиация довольно быстро разрушит мозг межпланетных путешественников — в этом основная причина того, что до сих пор не предпринята попытка долететь до Марса. Они сначала будут слать на Землю примерно такие сообщения, как инженер Крейцкопф, а потом попробуют прогуляться по вакууму без скафандра. Тут Платонов, как ни удивительно, попал в точку, а остальные его «прозрения», увы, заставляют предположить, что рассказ писался под воздействием веществ.

Рассказ крайне далёк от фантастики, да, и как литературное произведение, ни о чём. Так размышления человека, которому не спится и он изобретает афоризмы и утешает себя великими мыслями. На любителя творчества сего автора.

Я прочитал довольно много фантастики, но такую глупость встречаю впервые. Правду говорят, не зарекайся, может существует и ещё хуже. Поэтому комментировать здесь нечего, равно, как и читать. Набор слов, оборванных сюжетных линий, неких сверхзаумных философских изречений... Лучше потратить время на что-нибудь удобоваримое.

Все таки как изменилось понятие возраста. Я совсем недавно узнала, что в 30-40-е года примерный срок жизни был около сорока лет. Поэтому цитата не кажется противоречивой на этом фоне.

«Бывшему капитану было на вид лет тридцать пять; кожа на лице его, обдутая ветрами и загоревшая на солнце, имела коричневый цвет; серые глаза Иванова глядели на Машу скромно, даже застенчиво, и говорил он хотя и прямо, но деликатно и любезно. Маше понравился его глухой, хриплый голос пожилого человека»

С другой стороны, единственный взрослый здесь маленький мальчик Петя. И от того, что он так невовремя повзрослел, он не кажется милым или смешным. Скорее, знаете, как действительно больные люди, которые стареют внешне уже в подростковом возрасте. А мальчик постарел внутренне. Война. При этом родители ведут себя как подростки. Не видится 4 года, и в первый же день устроить разборки, признания и разрыв. Если бы это случилось хотя бы на следующий день, а так слишком быстро и неправдиво что ли. Хотя через неделю Иванов

Ну и еще цитата

«Вся любовь происходит из нужды и тоски; если бы человек ни в чем не нуждался и не тосковал, он никогда не полюбил бы другого человека.»

Не согласна с автором. А может это просто мужской взгляд. Имеет право.

Написано с каким — то непередаваемым уникальным, неклассическим русским языком, со специфическими оборотами речи, и посмотрев момент написания, понимаешь, что это война наложила свой отпечаток. Очень трогательный рассказ.

Как же повезло Иванову с детьми, а особенно со старшим сыном.

Скорее всего этот рассказ сможет понять только человек, у которого деды-прадеды прошли Великую Отечественную Войну.

Остальным, это не дано.

Не зря о «Котловане» написано столько исследований и «толкований», что они по объёму многократно превышают саму повесть. Ибо это произведение уникально. Мне жаль тех, кто подошёл к чтению «Котлована», как к обычному повествованию — с таким подходом, кроме разочарования и недоумения, ничего не получится — книга покажется пресной и совершенно бессмысленной. Ибо повествование здесь — второстепенно (а на самом деле, имеет глобальный смысл, отражая схематично целую эпоху и целую Страну). Здесь главное — язык. Этот непередаваемый абсурдизм, символизм и сюрреализм в одном флаконе. В каждом предложении. Именно поэтому, Платонов совершенно непероводим на другие языки. Не многим удавалось с помощью одного лишь языкового стиля передать так точно весь трагизм описываемых событий. Небольшой совет тем, кто не может понять книгу — читайте медленно, проговаривая вслух или про себя каждое слово. Очень скоро вы войдёте в нужный ритм и книга откроет вам настоящее эстетическое наслаждение.

И ещё — тот, кто включил Платонова в школьную программу, по моему мнению, имел цель отвратить детей уже в это возрасте от чтения, как такового. Для того, чтобы Платонов был понят, нужно иметь взрослую, сформировавшуюся личность. Но сегодняшний подход к школьному образованию — это уже совсем другая история...

С моей точки зрения автор нарисовал портрет ученого-злодея, который ради своих амбиций готов уничтожить не только Землю, но всю Вселенную. Фантастика очень любит, особенно старая, оперировать понятием безумный ученый, поставивший мир на грань катастрофы, так этот автор предложил самый высший его образ, который подошел и решил проблему уничтожения всего. Это, как большевики во главе с главным большевиком, решили переделать сначала людей, потом земной шар, а затем и вселенную, злые гении, которых терзали мелкие человеческие проблемы и подвели мир к грани катастрофы. Это мы испытываем и сегодня, их последователи готовы совершить то, что описал автор.

Вот яркий пример ответа на вопрос: стоит ли перечитывать произведения? Стоит, ещё как стоит. Я читал этот роман так давно, что впечатление было как от вновь прочитаного. И многое забылось и многое воспринялось совсем по другому.

Читать этот роман тяжело и легко одновременно. Казалось бы косный язык повествования и а-ля рабоче-крестьянское произношение должны вставлять палки в колеса. Но здесь все с точностью до наоборот. Именно это и облегчает чтение романа. Со временем ты втягиваешся в манеру повествования Платонова и просто перестаешь замечать этот язык и воспринимаешь его как должное.

О чем же сам роман. Вот тут то и возникают сложности. Он так многообразен и в течении всего повествования автор преподнес нам столько историй, персонажей и рссуждений, что голова идет кругом. Но главная линия все равно прослеживается. Это место простого человека в эпохе перемен, это попытка простого работяги самому разобраться в происходящем и построить свою жизнь соответственно.

Сам роман условно можно поделить на несколько частй. Первая это олисание жизни в России до революции. Появление главных героев. Их борьба за выживание и поиски лучшей доли.

Вторая это моя самая любимая часть. Это путешствие Саши и Копенкина. Сколько юмора и иронии вложено в те персонажи которые они встречают на своем пути. Я не расскажу как Платонов это надо читать.

Третья часть это Чевенгур и все что та м происходит. И здесь автор со свойственным ему сарказмом, доводит практически до маразма идеи революции и коммунизма. Яркий пример того что государством кухарки то как раз управлять и не могут(один из лозунгов того времени).Эта часть и самая трагичная и страшная. Сццены борьбы с капитализмом и вредным элиментом просто поражают. Но так было и это наша история.

И последняя условная часть это прибывание Саши в Чевенгуре. Это самая тяжелая часть роман. Создалось впечатление что Платонов просто устал писать. Язык стал тяжелее, картины мрачнее и финал... Он неожидан, но как не пародоксально логичен. И ты дочитав до конца понимаешь что автор просто не мог поступить по другому.

Несомненно этот роман шедевр российской литературы. И читать его я бы рекомендовал всем. И тем более перечитывать.

С самого начала скажу, что «Чевенгур»— не легкое чтиво, и советовать каждому я бы его не стал. В первую очередь из-за своеобразного стиля Платонова. Видимо, он не врал, когда говорил, что не принадлежит ни к каким литературным течениям, и что на него не оказали влияние другие писатели. Это, пожалуй, и главный плюс, и главный минус романа одновременно.

Начну со скучного, но необходимого.Персонажей романа можно охарактеризовать лишь несколькими словами— Платонов создает героев романа исходя из какой-либо черты характера, возведенной в абсолют, будь то непоколебимое желание узнать о жизни после смерти или беспросветная тупость и фанатизм. И беда в том, что кроме этой самой черты, в характерах персонажей ничего нет, они плоские и однобокие. За исключение Дванова, который хоть и не является таким однозначным как другие, так как он обезличен. При поверхностном ознакомлении с биографией Платонова, ясно, что этот персонаж частично списан с него самого и играет роль наблюдателя; де-факто, его глазами мы видим мир романа, потому что это единственный персонаж, у которого нет четко сформированного мировоззрения. Дванов весь роман как бы ищет свое место в мире и

Платонов выходец из того самого класса, о котором пишет. И это заметно по описанию и речи крестьян, рабочих, бродяг. В первой половине романа присутствуют интересные мысли и персонажи, впечатление от которых усиливает несколько косноязычный, но необычный стиль автора. После того, как описаны обитатели и короткая история революционного Чевенгура, роман читать просто незачем: интересных персонажей там больше не появится, а уже введенные персонажи в дальнейшем раскрытии не нуждаются по вышеописанным причинам.

Роман также является сатирой над обещанной большевиками построенной в одночасье утопией, где наука трудится на благо трудового народа, при тотальной неграмотности самого народа. Именно эта самая неграмотность присутствует в героях романа. Отдельно стоит отметить голосование на заседании в коммуне «Дружба бедняка» с его единогласными решениями и «для порядка одним протестующим и одним воздержавшимся».

А теперь перейду к главному. Каким бы необычным и выдающимся не был роман, но... он безнадежно устарел. Тот культурно-исторический контекст, в котором он был написан, разительно отличается от нынешнего. Мы не сможем понять неграмотных крестьян и бездомных того времени— мы слишком отличаемся от них как и от «воинов революции». И, приложи автор не только свой талант, но и литературные навыки ( которых у него, увы, не было), «Чевенгур» можно было бы рекомендовать почти всем. Но я рекомендую его только интересующимся ранней советской прозой.

РЕМАРКА СПУСТЯ ГОД. До этого никогда не редактировал свои рецензии, но в данном случае это требуется; пускай даже сама рецензия разбухнет от того количества мыслей и эмоций, которые хочется передать. Дальше будет много слов «русский» и производных. Хотел написать что-нибудь в оправдание, но за что, собственно, оправдываться?

«Чевенгур»— это настоящий памятник русской литературы и культуры. Не мировой, как Достоевский и Толстой, а именно русской. И оттого книга может быть понятна и близка только русскому человеку. Потому что подлинная Россия это не окутанные туманом мостки через каналы Петербурга, не выхолощенные офицеры и благородные девицы, даже не соборы с золотыми куполами и раздобревшими попами. Россия— это скорее монахи-отшельники, деревянные избенки, да крестьяне. Вечно голодные крестьяне либо ожидающие бунта, либо бунтующие. Как водится, бессмысленно и беспощадно. За светлое будущее, которого никогда не будет, да быть вообще не может. В бунте этом и горе, и спасение.

В «Чевенгуре» светлое будущее именуется коммунизмом. На деле же это итерация общехристианского Вознесения, раскольнического Беловодья и Бог весть чего еще. Просто раньше были молитва, заповеди и святые, а теперь наука, прогресс и Ленин. Между монахами и русскими космистами не такая уж великая разница; цели одни и те же, различны лишь способы достижения. К примеру, русский мыслитель и футуролог Николай Федоров считал, что долг человечества развивать науку, а с помощью нее воскресить (буквально собрать из атомов) всех умерших людей и заселять вместе с ними космическое пространство. Сильно ли отличается эта концепция от Царствия Небесного и жизни после смерти? Конечно же нет, первая прямая наследница второй. И коммунизм тоже. Не тот интеллигентский «университетский» коммунизм, который обсуждался на Съездах, а народный коммунизм. Который не про зарплату и 8-часовой рабочий день, а про «светлое будущее». Именно о нем и о людях в него верящих «Чевенгур».

Эта книга является феноменом русской, и особенно советской литературы. А если говорить о литературе про Гражданскую войну и Революцию, то она вообще уникальна (впрочем, она уникальна и без этой оговорки). Отдельного упоминания стоит т.н. «платоновский персонаж». Не встречались ли вам в книгах и фильмах персонажи, которые в кризисное для страны, мира или самих себя время занимаются какой-то чепухой, вечно рассуждают о вопросах жизни, вселенной и вообще всего? Персонажи, которые если бы и существовали в жизни, то не вызывали бы никаких сомнений в своем помешательстве. Персонажи, которых на самом деле, быть не может, потому что это не люди, а характеры, возведенные в абсолют. Но при этом они не оторваны от своей реальности, а на оборот вне нее не существуют. Так вот, это и есть «платоновские персонажи».

Собственно, это дополнение к изначальной рецензии не отменяет сказанного в ней, а лишь дополняет. Разве что теперь я книгу советую всем любителям русской литературы, да и просто всем любящим историю и культуру русского народа. Меняю оценку с 6 на 8, но считаю показательным, что далеко не на все 9-ки и 10-ки я писал озывы, а эта рецензия вышла объемнее всех предыдущих.

Лет тридцать назад не смогла осилить «Котлован» Платонова и прочувствовать. А сейчас наверно уже будет поздно воспринимать ужас коллективизации и советизации после ельцинитизации России. Хотя наверно неприлично в порядочном обществе признаваться в этом,но читать эту книгу снова не буду.

Есть книги-утопии. Все устроено правильно, все шагают дружно в ряд, каждому по потребностям, от каждого — по труду, богу — богово, кесарю — кесарево, завтра будет то же самое. Есть книги-антиутопии. Вокруг штурмовики с автоматами гонят тебя на безальтернативные выборы императора, Большой Брат бдит, все мерзко, грязно и уныло, радуйся, что живой, а не в лагере, предашь друга — получишь коричневую ленточку, завтра будет то же самое. Платоновский «Котлован», несмотря на ценные указания, ведущую роль и генеральную линию партии, конечно не утопия, но как ни странно, и не антиутопия. Это какой-то странный гибридный жанр, оригинальный и даже уникальный — я бы назвал его «предчувствие утопии» (или «ожидание утопии»). То есть вокруг срань господня, везде клин, до горизонта — карликовые березки, но все герои знают, что завтра, самое позднее — через год, непременно будет всем счастье, социализм и исполнение желаний. Не всем, конечно, а кто доживет.

Это не проза, это поэзия — куда там Пушкину! Пушкин был буржуй, сукин сын и несознательный помещик, скучно эксплуатировавший своих крепостных и пивший их кровь. Котлован — это поэзия из нутра рабочего человека, глядящего вперед к солнцу будущего устроения и не знающего, где бы примостить свои освобожденные от капитализма силы для приближения победы пролетариата. Это подлинная советская волшба, настоящая рабоче-крестьянская магия, от которой пухнет живот, просыпается тоска по неведомому и течет кровь из ушей.

Как жаль, что я не читал эту книгу раньше и едва не пропустил это творение! Как хорошо, что я не прочитал эту книгу раньше, ибо тогда я бы просто не понял ни черта и забросил ее за диван как ненужный хлам. Ни в коем случае нельзя преподавать «Котлован» в школе — как тупая школота (сам таким был, знаю, о чем говорю) может осознать и оценить уродливую красоту слога Платонова, мощь натужного рывка к социалистической утопии и кафкианский ужас коллективизации? Книга невероятно жуткая и тоскливая, пробирает до самого донышка, она как холодный и горячий душ попеременно без возможности отключить воду, ее образы впечатываются прямо в мозг и на сетчатку глаза, это рвотное и слабительное в одном флаконе, это шедевр без единого гвоздя, который надо выдавать под подписку о невыезде. Она монументальна, грязна и бессмысленна — как вечно расширяемый котлован.

Момент, когда я горжусь тем, что родилась на одной земле с писателем. Да, это громкие слова, но Платонов их, безусловно, заслуживает. Великолепный образчик малой прозы, в котором автор кратко, четко и весьма доходчиво показывает, на что способен человек ради своей страны.

Великолепный писатель Андрей Платонов не просто пересказывает русские народные сказки, он еще и творчески перерабатывает их, добавляя собственные жизненные воззрения, философские идеи, свой неповторимый авторский стиль, ароматный слог.

Поэтому герои этих сказок так похожи на персонажей платоновских рассказов: такие же неистовые в своих экспериментах и поисках, доверчивые, с обостренным чувством справедливости, беззащитные и по — детски наивные, трогательные и добрые, жестокие и справедливые.

Это безжалостные сказки — в них рубятся руки, льется кровь, гибнут люди...

Это добрые сказки — в них возрождается жизнь, происходят чудеса, в них верят в добро, борются со злом и глупостью и творят радость.

Отличный сборник, последний, вышедший при жизни писателя.

Мне не понравилось. Какое-то рваное повествование, нагромождение слабо связанных событий; заканчивающееся полным бредом, да еще какие-то социалистическо-производственные мотивы

Что мы имеем? Разрыв инженера Крейцкопфа с мещанкой Эрной (сплошные немцы), которая впоследствии предается блуду с другим инженером. Потом какая-то бессмысленная автомобильная гонка и убийство пятилетнего ребенка. Далее — сокрытие этого убийства с какими-то бредовыми любовными аллюзиями. Проект «лунной бомбы» — какое отношение он имеет к предшествующим событиям, или они к нему? Далее, катастрофа при постройке, когда Крейцкопф опять-таки умершвляет 40 рабочих, вследствие явной халатности и подвергается тюремному заключению — почему-то волюнтаристки только на год. Причем, подвергается, вследствие доноса — сам он сознаться не подумал. Далее — попытка побега с непременным убийством часового и одичание Крейцкопфа. Отвратительный персонаж. Освобожден «по государственной надобности», для постройки своей безумной машины.

Отдельного внимания заслуживает самый проект, каковой по технической проработанности уступает даже колумбиаде Жюля Верна.

«Лунная бомба» — есть центробежная машина, запуск аппарата с которой производится путем разгона гигантского колеса, на ободе которого он укреплен. Без специальных расчетов понятно, что никакой конструкционный материал таких космических скоростей вращения не выдержит. И, далее, сопротивление атмосферы, не даст ни разогнать диск до потребной скорости, ни запустить с его обода «лунную бомбу». Что будет ощущать испытуемый внутри аппарата, когда центробежная сила будет его размазывать по стенкам, думаю, понятно.

Самый полет аппарата, заключающего в себе Крейцкопфа, также мистически мерзок. Каждая его радиограмма на Землю — безумная хрень какая-то: звезды гремят, на метеорах какие-то свечи или огоньки, океан электричества. Кончается все заявлением, что Луна — это огромный мозг и самоубийством инженера — решил прогуляться в безвоздушном эфире.

Сколько за это поставить? не больше четырех за этого Чикатило.

Если Андрей Платонов — фантаст, то его рассказ «Сокровенный человек» — стимпанк. Не каждому дано пережить ужасы революции, если он окажется в шкуре главного персонажа. Крутым героем его не назовешь, но ближе к концу рассказа начинаешь уважать этого простого, стойкого, выносливого, терпеливого мужика. Как и многие другие рассказы Андрея Платонова, произведение является пособием по выживанию для человека, родившегося в трудную эпоху. Андрей Платонов учит, как побеждать, не проливая крови, как спасать свою душу, когда нет времени и сил, чтобы молиться.

Произведение до крайности мутное, но пафосное и удивительное, если брать год создания. Сюжет действительно предвосхищает эпопеи Стэплдона и т.п. космогоническую фантастику:

Всунув нос промеж переплета, отвечаю строго по матери: глиной и песком смешано немало историй, но из них не каждая — Богова.

Даже нет мечты — подражать.

Есть желание спросить, отыскать вопросы на ответы жути, сути и торжества холодной смерти.

Не читайте от пустой минуты, отдалитесь, высморкайте неудобство и соль, здесь такой разговор меж губ пропускают.

Неохота пачкаться в тине, не желаю тонуть, забывать.

Платонов не сумел и тебе не велел.

Прежде встану на ноги, а потом уж за другие буквы его возьмусь.

Эти меня опрокинули в лежа.

Так и покемарю.

Абсолютно вне времени. Абсолютно бесполезно ставить оценку, абсолютно бесполезно ориентироваться на чужие оценки. Просто потому, что ничего подобного не было и не будет (Сам Платонов говорил тем, кто желал у него учиться искусству писательства, чтобы они ни в коем случае не шли по его стопам, иначе они рискуют навсегда потерять себя). Поэтому — за гранью оценок уровня «нравится — не нравится», ибо за гранью гениальности. Абсолютно ни на что не похожий Стиль и Язык, невероятная Поэтичность и Образность которого делает бесполезной всякую попытку перевода на другой язык.

Можно открыть на любой странице и возникает либо желание выучить все, что написал Платонов наизусть либо, переплевавшись, продолжать дозревать в киселе более привычных форм выражения литературных навыков и прочих банальностей. А потом, дозрев, стыдиться за свои глупые отзывы об Этом.

И еще — это реально страшно, жутко. От этого языка очень устаешь, но к нему возвращаешься, потому что никогда концентрация и знакомых, и невыразимых, очень сложных чувств и ощущений не достигала такой плотности. Они возникают буквально на физиологическом уровне.

Платонов — это настолько отдельная история в русской литературе, что понятие жанра при изучении Его Текстов обречено на абсолютное бессилие.

К сожалению, практически вся Проза Платонова оставляет ощущение обреченности. Но именно эта обреченность создает контраст для изумительно тонкой, светлой надежды, которая с трудом замечается при чтении, но почему то очень определенно начинает звенеть в голове после.

Тем, кто смутно, не определенно ощущает эту силу Прозы Платонова и желает ее постичь глубже, может помочь эссе Бродского о Писателе.

»- Мертвые не шумят, — сказал Вощев мужику.

— Не буду, — согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти».

Жуткая книга, сквозящая безнадегой, отчаянием, смертью, после прочтения которой погружаешься в странное тошнотворное состояние, хочется забиться куда-нибудь и притвориться, что не существуешь. Но несмотря на чудовищность описываемого в повести бытия, эту душераздирающую книгу необходимо прочитать каждому.

«Котлован» — антиутопическое произведение, рассказывающее об огромной стройке общего для всех пролетариев дома, идеального для трудящихся. Это произведение о людях-куклах, разучившихся чувствовать, которым более «некуда жить». В повести царит эпоха коллективизации, раскулачивания, пятилеток, антивещизма и всепоглощающего страха, эпоха уничижения ненужных, несоответствующих стандарту, людей, лишенных всего, обезличенных, обреченных, существующих по инерции.

"— Зачем же он был?

— Не быть он боялся».

А те, кому повезло выжить — лишь винтики в механизме, работающем в аду ради будущего рая. Они осознают свою жертвенность. По сути, они — обреченный стройматериал в стране, превратившейся в трудовой лагерь. При этом все прочие, не вписывающиеся в систему, подлежат ликвидации.

«Он жил и глядел глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по закону».

«Мужики работали с таким усердием жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована».

Только вот спасение становится синонимом смерти, гибели… Показательно и то, что центральный символ романа – гроб, в котором живут, спят, ищут гармонию и истину, а главное — надежду...

«Чиклин сказал, что вчера вечером близ северного пикета на самом деле было отрыто сто пустых гробов; два из них он забрал для девочки — в одном гробу сделал ей постель на будущее время, когда она станет спать без его живота, а другой подарил ей для игрушек и всякого детского хозяйства: пусть она тоже имеет свой красный уголок».

В этом году я устроила себе один из самых жестких челленджей – заставила себя прочитать «Котлован». Произведение Платонова есть воплощенный апогей моей ненависти к школьной программе, где вместо хотя бы одного зарубежного пункта понатыкали всяких платоновых, от которых спустя десять лет все так же хочется пойти и убиться об стену. У меня на всю жизнь останется в памяти тот момент, когда за 10 минут до выхода в школу я силилась перемахнуть хотя бы через середину Платоновской мысли. Тогда не получилось, я плюнула и закинула книжку подальше. Чтобы найти ее в этом году, стряхнуть пыль, посчитать количество лет, разделяющих мою нынешнюю попытку от неудачной предыдущей, и снова нырнуть в мир «Котлована». Я полагала, что раз уж счет годков перемахнул через десятку, то всяко пора дать второй шанс школьным разочарованиям.

У, как же я ошибалась.

«Котлован» остался все таким же мерзким и тошнотворным. В школе нас наверняка пичкали им, дабы мы вкусили этот сладчайше извращенный язык («он сделал удар в его лицо» и прочее) и остроту того времени. Но от некоторых фраз уже было не отделаться простым фейспалмом, от них начинало мутить. Пускай Платонов сделал это специально, дабы подчеркнуть нелепостью всю иронию, но приятнее или проще читать такие абзацы не стало. Плоские персонажи все одинаковы, хотя кто-то мается от работы мысли, а кто-то от бездействия, но в итоге все они просто влачат существование. Картинка покрыта твердой коркой безысходности. Люди спят в гробах, думают о смерти, умирают. Они не развиваются, они топчутся на месте в ожидании смерти.

Какое-то время назад видела пару отзывов наших забугорных товарищей-читателей на «Котлован» (он же «The Foundation Pit»), где в книге разглядели черный юмор. Это ж каким непрошибаемым оптимизмом надо обладать, чтобы увидеть в этой безысходности хоть какой-то юмор. Я вот плакала, давилась текстом, мне хотелось, чтобы все уже перестали нести чушь и поскорее умерли. Вроде бы и тощенький он, «Котлован», а в итоге читаешь его неделями, время от времени зажмуриваясь и убегая из этого неприютного мира. Встретимся еще через десяток лет?