Калейдоскоп фантастики

Александр Леонтьев, ведущий книжного подкаста «Плотные бонвиваны», автор проекта «Disgusting Men» и один из первых фантлабовцев, с которым я познакомился (мы вместе участвовали ещё в фестивале по поводу аж 80-летия со дня рождения Ф. Дика), поведал о Линче в культе и медиапространстве и постарался разобрать фильмы Линча с точки зрения современной науки.

Популярный блогер KinoKiller (Дмитрий Овчинников) рассказал о музыкальной составляющей фильма «Шоссе в никуда».

После небольшого перерыва фестиваль продолжился самым ожидаемым, пожалуй, событием — двухчасовой лекцией-диалогом «Твин Пикс: что скрывает, и почему мы его боимся» двух известных писателей, мастеров хоррора Александра Матюхина и Николая Романова. Лекторы подробно рассказали о сериале, о разных вариантах толкования, о ключевых моментах, о характерах персонажей, а также рассмотрели сериал с точки зрения хоррора. Долго отвечали на вопросы из зала. Публика была в восторге. Кстати, у Романова на днях выходит дебютный роман.

Известный литературовед и блогер, специалист по готической литературе Ася Занегина поведала о книжной полке Дэвида Линча. Ася также выполняла роль ведущей мероприятия и блистала в платье из синего бархата.

Мероприятие завершилось лекцией известного кинокритика Дмитрия Соколова о наследии Линча в видеоиграх.

Гостей также ожидали викторины с призами.

День Дэвида Линча посетили многие известные в фантастических кругах люди: писатели Антон Мамон, Шимун Врочек, Карина Буянова, Артём Толмачёв, Лена Обухова, художники Иван Иванов, Нестор Поварнин...

Судя по восторженным отзывам (уж отбросим ложную скромность), конвент удался!

Напомню, что в январе команда Horror Production провела похожее мероприятие — День Эдгара По.

Писатель-фантаст может отходить от современной ему действительности по-разному: либо в направлении, которое я называю реалистическим, либо же «в никуда». Первое направление является литературным аналогом научного прогнозирования. Тут писатель-фантаст занимается построением и исследованием одного из множества «возможных миров» (называя их возможными, мы, конечно, исходим из сегодняшних представлений об осуществимости того или иного варианта развития). Во втором же случае писатель совсем не считается с критерием осуществимости. Он строит мир, находящийся вне множества «возможных миров будущего».

Для точности следовало бы еще добавить такой вариант, когда фантаст продолжает в будущее, экстраполирует некоторые тенденции современной действительности. Если он продолжает их «по прямой», могут получиться парадоксальные картины. Например, получится мир, в котором все люди поголовно станут работниками библиотек, а вся Земля будет сплошь завалена книгами. Конечно, такой мир неосуществим — потому что нынешние тенденции взаимодействуют и развиваются не по прямой линии. Но все же эту фантастику нельзя назвать уходом «в никуда». Мир, конечно, никогда не станет таким, но показать, как он выглядел бы при дальнейшем развитии «по прямой», небезынтересно.

Конечно, оценка каждого конкретного произведения зависит от его индивидуальных достоинств, и на любом направлении могут появиться произведения талантливые и яркие, но в принципе я за такую фантастику, которая имеет максимальную познавательную и социальную ценность, которая не является бегством от действительности, а служит орудием ее анализа.

Поэтому я особенно ценю социальную фантастику, исследующую «веер возможных миров».

Когда я писал первые фантастические книги, меня терзали угрызения совести. Мне казалось, что если я в одной книге дал какую-то картину будущего, то я буду сам себе противоречить, если в другой книге опишу будущее иначе. Через много лет, когда я начал читать книги специалистов-прогнозистов, я понял, что никакого логического противоречия здесь нет. Прогнозисты всегда делают несколько вариантов прогнозов в виде расходящегося веера.

Я все время говорю об изображении «мира будущего», то есть об одном из аспектов социальной фантастики. Конечно, у фантастики существует много разновидностей, но социальная фантастика, по-моему, самый трудный и самый интересный вид нашего творчества. В значительной степени она — порождение нашего времени. Сопоставляя фантастические книги прошлого и осуществившуюся реальность, легко убедиться в том, что фантастика прошлого — скажем, Жюля Верна, могла правильно предвидеть появление отдельных технических изобретений, но не умела предугадать ни социальную обстановку, в которой произойдет их реализация, ни — что особенно важно — всех последствий, вытекающих из этой реализации (из появления, например, воздушного транспорта или подводной лодки). А ведь именно это и является, на мой взгляд, важнейшим свойством современной социальной фантастики: комплексная постановка проблем.

Охватить одновременно большое количество взаимодействующих факторов — это и есть самое трудное в фантастике; специалисты по научному прогнозированию с этой трудностью знакомы.

В своей последней книге «Фантастика и футурология» я пытался рассмотреть состояние западной социальной фантастики и основное направление идущих в ней поисков. Такой обзор сегодня — нелегкий труд. Я подсчитал как-то, что если б кто-нибудь еще в колыбели начал читать со скоростью 400 страниц в день и читал бы только фантастику, то все же он до конца жизни не успел бы прочесть всего, что на сегодня издано в этой области.

Как известно, фантастика в США, Англии, а за последнее время — и в Японии достигла высокого уровня развития как в количественном, так (в лучших образцах, разумеется) и в качественном отношении. Фантастика Италии, Франции и некоторых других стран выглядит пока что не вполне самостоятельной, учится на англо-американских образцах.

Но при всем тематическом и жанровом разнообразии англо-американской фантастики там очень заметно то, что я назвал бы «параличом социального воображения». Там пока совершенно невозможны произведения типа «Трудно быть богом» или «Обитаемый остров» А. и Б Стругацких. Когда англо-американские фантасты пишут об отдаленном будущем, у них проявляются две крайности — либо они представляют его совершенно «черным», либо совершенно «розовым».

Нельзя, разумеется, начисто отвергать вероятность «крайних, предельных» вариантов развития мира. Но именно потому, что это очень серьезная проблема, хотелось бы видеть в фантастике более глубоко исследованные, более сложные и интересные варианты. А они в англо-американской фантастике редки. Позитивные же утопии западных фантастов принципиально неосуществимы, так как они обращены фактически в прошлое. Они изображают мир просторный и тихий, мир, где нет миллиардов людей, нет огромных городов и отсутствуют все трудности современных проблем управления и сложность структуры технологически высокоразвитого общества. Это счастливая Аркадия, в которой жизнь течет медленно и спокойно, ничто не меняется, где нет даже уличного движения. Иногда получаются прекрасные поэтические картины (например, у Клиффорда Саймака), но вероятность существования такого мира практически равна нулю. Это — не попытка прогноза, а бегство от действительности в «прекрасное прошлое», в Золотой Век, который существовал только в мифах и никогда не был возможен на Земле.

В англо-американской фантастике имеются, однако, вполне серьезные и заслуживающие внимания и уважения попытки разобраться в социальных процессах современного мира — назову хотя бы таких писателей, как А. Азимов, К. Воннегут. Р. Шекли, Г. Каттнер. Д. Уиндэм. Я с удовольствием узнал, что лучшие образцы западной фантастики опубликованы в СССР издательствами «Мир» и «Молодая гвардия». Приходит в фантастику и новое пополнение, но я не могу пока сказать, что оно уже нашло какой-то свой путь, что определилось какое-то новое направление, новая тенденция.

А если говорить о перспективах... В американской фантастике слишком много «табу», то есть таких проблем, которые нельзя даже называть но имени. Это, например, религия и многие философские вопросы. Один из рассказов в сборнике К. Конклина затрагивает — причем весьма деликатно — такую запретную тему: речь идет о роботе, который захотел стать верующим или даже святым. Этот рассказ напечатан только в сборнике, потому что ни один журнал не захотел его принять. Такая же судьба постигла роман Н. Спинрэда, где говорится о борьбе монополий вокруг проблемы гибернации (замораживания, временного лишения жизни) безработных.

На своих съездах и конференциях американские фантасты говорят, что у них абсолютная свобода высказываний, что они могут писать на любую тему, — на самом же деле они вынуждены считаться со всеми «табу». Поэтому — за редкими исключениями — им чужды попытки моделирования в литературе сложных социальных процессов.

Однако новое пополнение англо-американской фантастики, хотя оно еще и не создало своего направления, довольно резко выступает против «классиков» фантастики. Оно считает их консерваторами и в политике, и в искусстве. В Англии, где молодые фантасты группируются вокруг журнала «Новые миры», да и в США большинство молодых значительно прогрессивнее прежнего поколения, решительно выступает против войны во Вьетнаме и т. д. В литературном плане они ищут новые темы и новые средства выражения, осваивают для фантастики новые области.

Не могу не сказать еще об одном. Насколько мне известно из моей переписки со всеми знакомыми критиками, в Австрии, Австралии, Франции наблюдается огромный интерес к советской фантастике. Это — закономерное явление. Читатели ищут эти книги, иногда произведения советских фантастов издают даже не профессиональные издатели, не большие издательства, а маленькие группы любителей.

Я не рискнул бы ставить футурологический прогноз, но мне кажется, что мировая фантастика сейчас стоит на рубеже каких-то серьезных перемен и что этот процесс определится в ближайшие 5-10 лет.

«Литературная газета» № 49 от 3 декабря 1969 года, стр. 6.

От mif1959: К. Конклин на самом деле — Грофф Конклин, известный составитель антологий научной фантастики.

Ранее в дискуссии 1969 года в «Литературной газете» выступали:

— Письма Николая ФЕДОРЕНКО, Алексея ЛЕОНОВА и Станислава АНТОНЮКА;

— И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. ЭТОТ УДИВИТЕЛЬЕЫЙ МИР...;

— Выступления Константина БОРИНА, Петра РЕБИНДЕРА, В. АБАКУМОВА, Давида ФРАНК-КАМЕНЕЦКОГО;

— З. ФАЙНБУРГ. ИЛЛЮЗИЯ ПРОСТОТЫ;

— Письма читателей;

— А. Белоусов. ЗАБЫВАЯ О СОЦИАЛЬНОЙ ОБУСЛОВЛЕННОСТИ...;

— Геннадий ГОР. ЖИЗНЬ ДАЛЕКАЯ, ЖИЗНЬ БЛИЗКАЯ;

— Александр КАЗАНЦЕВ. ЛУЧ МЕЧТЫ ИЛИ ПОТЕМКИ?;

— Вадим ШЕФНЕР. ОБЫДЕННОЕ В СКАЗОЧНОМ И НЕОБЫЧАЙНОЕ В БУДНИЧНОМ;

— Каков он, человек будущего? Мнение читателей;

— На письма отвечает писатель-фантаст Вл. НЕМЦОВ;

— Читатель размышляет, спорит.

Пхи изучалъ отблескъ газоваго рожка и лунный свѣтъ ночью и солнечный свѣтъ днемъ, и создалъ нѣкоторую астрономическую теорію, оправдывавшуюся ежедневно наблюдаемыми явленіями, но спиритуалистическую, какъ всѣ теоріи юныхъ народовъ. Онъ училъ, что земля, т.-е. желатинъ, есть цилиндръ, прикрытый шаровымъ сегментомъ, размѣры котораго можно съ точностью вычислить. Земля, по его ученію, стоитъ твердо въ оболочкѣ изъ прозрачнаго вещества, надъ нею небо изъ воздуха, тоже прикрытое прозрачнымъ веществомъ. За первымъ небомъ есть въ отдаленіи второе (дверцы шкафа) и третье (окно лабораторіи). Нѣкоторое свѣтило (газовый рожокъ), источникъ теплоты и свѣта, прикрѣплено неподвижно съ одной стороны земли. Два другихъ свѣтила движутся за вторымъ небомъ, освѣщая его въ опредѣленные промежутки. Свѣтила эти ничтожны сравнительно съ солнцемъ (газовымъ рожкомъ). Правда, они посылаютъ свѣтовые лучи на землю бациллъ, но непостоянно, а ихъ тепловые лучи ничтожны по сравненію съ лучами солнца-рожка, которое есть источникъ свѣта и жизни на землѣ бациллъ. Предки Пхи поклонялась солнцу какъ богу, но во времена Пхи такое поклоненіе называлось уже идолопоклонствомъ. Затѣмъ Пхи училъ, что земля бациллъ есть центръ вселенной и для нея свѣтить и горитъ газовый рожокъ, для нея движутся солнце и луна, выглядывая по временамъ изъ-за третьяго неба. Онъ говорилъ, что для защиты отъ воздушныхъ теченій ихъ земля заключена въ четырехъ ранный ящикъ (комнату), къ которому прикрѣплено солнце-рожокъ. Онъ сравнивалъ такіе покровы земли съ покровами бациллъ, служащими для предохраненія жизненныхъ процессовъ. Такъ какъ Пхи вычислилъ лунные и солнечные періоды и предсказать, какое поколѣніе увидитъ снова солнце, какое поколѣніе должно довольствоваться газовымъ рожкомъ и луной (говоря нашимъ языкомъ), то его считали величайшимъ астрономомъ и не смѣли сомнѣваться въ томъ, что земля бациллъ есть центръ вселенной, что для нихъ устроены свѣтила, что онѣ самыя совершенныя существа въ мірѣ, которыя, благодаря своей неподвижности и устойчивости, суть истинныя и любимыя произведенія Деміурга. Эта горделивая теорія была очень полезна для бациллъ. Ради нея онѣ старались изо всѣхъ силъ совершенствоваться. Онѣ вѣрили, что переселятся со временемъ въ другія, болѣе совершенныя формы, за третье небо, въ тотъ міръ, гдѣ ходить солнце и движется луна, гдѣ Пхи предсказывалъ существованіе вихрей. Ихъ единственное стремленіе было стать подвижными, переходить съ мѣста на мѣсто, чего онѣ были лишены. Двигаться впередъ могли у нихъ только дѣти, а взрослые умирали тамъ, гдѣ родились. Изучая свои поселенія, онѣ знали, что заселеніе совершалось сверху, тамъ были слѣды древнѣйшихъ построекъ. Но откуда взялись первые поселенцы—онѣ не знали. Пхи говорилъ, что ихъ создалъ Деміургъ. Кругомъ было все безсознательное, все матеріальное, только онѣ однѣ—существа сознательныя. Иногда между вторымъ и третьимъ небомъ (между стеклами шкафика и окномъ) проскальзывали тѣни, которыхъ очень боялись бациллы. Ихъ боялся и самъ великій Пхи, потому что онъ не могъ вычислить ихъ орбиты. Это были тѣни ученаго и его помощниковъ, проходившихъ по лабораторіи. Но такъ какъ тѣни эти являлись только въ солнечные періоды, соотвѣтствовавшіе тридцати поколѣніямъ бациллъ, то Пхи и предположилъ, что это спутники большого солнца, которые скользятъ вокругъ него по огромнымъ орбитамъ, подчиняясь пертурбаціямъ вслѣдствіе вліяній міровыхъ оболочекъ, т.-е. стѣнъ лабораторіи.

Прошло двѣ тысячи лѣтъ съ того времени, какъ великій Пхи создалъ свою астрономическую теорію, ставшую основой жизни всего населенія земли бациллъ. Теорія эта обусловила нравственность, общественную жизнь, поэзію, искусство. Всѣ проявленія бацильнаго творчества исходили изъ этой теоріи, ставшей непререкаемою аксіомой. Правда, многіе ученые имѣли ужъ наблюденія, непокрывавшіяся бациллоцснтрическою теоріей Пхи. Но наблюденія эти или отвергались и замалчивались, или для нихъ придумывали объясненія изъ той же теоріи, съ большими, конечно, натяжками.

Джи, который осмѣлился ополчиться на общепринятую теорію, былъ человѣкъ исключительный. Вслѣдствіе несчастной случайности, его родъ, дѣлая шахту въ питательномъ бульонѣ, принялъ не то направленіе, и шахта попала въ страну, перерѣзанную старыми шахтами, населеніе которыхъ ушло далеко въ сторону. Отъ плохого питанія, предки Джи сдѣлались озлобленными и необычайно энергичными. Не было готоваго бульона, приходилось перерабатывать въ питательные продукты остатки прежнихъ бациллъ, острые птомаины, которые возбуждали нервную систему, какъ всѣ пряныя вещества. Уже нѣсколько сотъ лѣтъ кланъ Джи считался злымъ, безбожнымъ и опаснымъ. Ему предлагали переселиться на цѣлину, на нетронутыя заложи желе, но онъ не хотѣлъ, говоря, что сумѣетъ отмстить судьбѣ. Кланъ Джи не занимался поэзіею и художествами, но изучалъ точныя науки, а въ особенности тѣ факты, которые шли въ разрѣзъ съ ортодоксальною теоріей Пхи.

Джи училъ, что земля бациллъ есть ничтожная песчинка, которая вмѣстѣ съ внѣшнимъ міромъ, т.-е. лабораторіей, носится вокругъ солнца, которое неподвижно. Что газовый рожокъ есть постоянный вулканъ, выбрасывающій пламя, происходящее отъ горѣнія газовъ, которые скрываются въ нѣдрахъ внѣшняго міра. Что внѣшній міръ можетъ быть населенъ бациллами иного вида, или движущимися, огромными ихъ колоніями, а изучая остатки древнѣйшихъ бациллъ, онъ пришелъ къ выводу, что онѣ зародились самопроизвольно изъ питательной среды. — Ихъ размноженіе не имѣло, по его мнѣнію, никакой цѣли. Оно вызвано счастливымъ сочетаніемъ космическихъ условій. Все сущее онъ раздѣлилъ на два принципа: вѣсомую матерію и невѣсомый эѳиръ, который наполняетъ пространство между ихъ землею и небесами и приноситъ имъ свѣтъ и теплоту. Онъ училъ, что нѣтъ никакого принципа силы; что эѳиръ движется всегда, прямолинейно и, падая на частицы неподвижной матеріи, даетъ имъ толчки; что двѣ частицы испытываютъ на обращенныхъ другъ къ другу сторонахъ меньше ударовъ эѳира, чѣмъ на сторонахъ, обращённыхъ въ разныя стороны, а потому частицы эти сближаются. Отсюда, по его мнѣнію, и произошло міровое тяготѣніе. Міръ, по его ученію, быль только большими вѣчно движущимися часами, исключавшими всякую волю. Въ немъ не было ничего, кромѣ матеріи,—матеріи вѣсомой и невѣсомой, подвижной и неподвижной. Но только одной матеріи.

Ученики Джи пошли еще дальше своего учителя. Они не исполняли обычаевъ, нарушали правила нравственности, отличались глубокимъ пессимизмомъ и многіе изъ нихъ лишали себя жизни, находя, что жить не стоитъ. «Къ чему? — говорили они,-здѣсь все извѣстно, а тамъ нѣтъ ничего, кромѣ разложенія. Мы не сможемъ проникнуть за три неба, значить нечего и мечтать объ этихъ небесахъ. Тамъ такія условія жизни, въ которыхъ мы не проживемъ и секунды. Если бы можно было взорвать нашу землю, было бы самое лучшее». Когда имъ говорили о Деміургѣ, который весь міръ создалъ для нихъ,—они смѣялись. «Покажите намъ Деміурга,—говорили они.— Міръ созданъ для страданія, организованная матерія—проклятая часть міра, неорганизованная — блаженная. Чѣмъ развитѣе бациллъ, тѣмъ больше онъ страдаетъ. Таковъ законъ міра. Деміургъ золъ, ибо онъ зналъ напередъ, что намъ готовить онъ въ будущемъ. А такъ какъ вы говорите, что онъ добръ, то, значить, его нѣтъ. Нѣтъ цѣли, есть только смѣна безсмысленныхъ причинъ и неизбѣжныхъ слѣдствій».

Такая проповѣдь вносила смуту въ населеніе. Двѣ партіи «пхистовъ» и «джистовъ» съ остервенѣніемъ нападали другъ на друга. Даже наиболѣе глупыя бациллы становились подъ то или другое знамя. Вмѣсто прежняго мира, тишины и блаженства настало время великихъ смутъ, междоусобій и преслѣдованій за убѣжденія. Каждый видѣлъ въ противникѣ по убѣжденіямъ гнѣздо всѣхъ пороковъ, а въ единомышленникахъ сочетаніе всѣхъ добродѣтелей. Старшины были безсильны водворить порядокъ. Они запрещали проповѣдь теорій Джи, но ихъ никто не слушалъ. Они стали преслѣдовать джистовъ, сажать ихъ въ тюрьму, но число свободомыслящихъ увеличилось, ибо проповѣдники новаго ученія представлялись облеченными въ мантію преслѣдованія. Наконецъ, самый старый и самый мудрый изъ старшинъ, Фи, предложилъ созвать великое народное собраніе, куда пригласить стараго лжеучителя Джи и самаго знаменитаго изъ послѣдователей Пхи—философа Ри.

Въ самомъ верху, надъ колодцемъ, подъ колпакомъ перваго неба, среди могилъ первыхъ бациллъ, сидѣли на возвышеніи старшины, передъ ними стояли Джи и Ри, окруженные учениками, а изъ всѣхъ шахтъ, продѣлавъ каналы кверху, торчали кланы микробовъ, пришедшіе слушать страшный, рѣшительный диспутъ. Почти три четверти народа были на сторонѣ Джи, увѣренные въ блестящей побѣдѣ ихъ идола. На всѣхъ углахъ коридоровъ были помѣщены изображенія Джи, худого, чернаго, съ пятью длинными спиральными ножками. Кругомъ были разныя надписи: «смерть изувѣрамъ, впередъ»... и т. п.

Мудрѣйшій изъ старшинъ Фи, которому оставалось жить всего нѣсколько дней, сказалъ трагическимъ голосомъ убѣжденную рѣчь. Онъ говорилъ, что ученіе, которое ведетъ къ мрачному настроенію, къ безнравственности, къ самоубійствамъ, къ раздору и враждѣ, не можетъ быть истиннымъ. Истинно только то, что не противоречитъ жизни. Онъ доказывалъ, что Деміургъ создалъ бациллъ для счастливой жизни. Онъ заготовилъ огромныя залежи питательнаго вещества, котораго хватитъ на много милліоновъ солнечныхъ періодовъ. Ихъ отцы, слѣдуя голосу совѣсти, были мудры и счастливы, науки и искусства процвѣтали. Чудныя картины прежнихъ художниковъ не превзойдены. Величественныя постройки древности не имѣютъ себѣ подобныхъ въ настоящее время. Вмѣсто того, чтобы отрицать законы жизни, населеніе должно бы было упражняться въ творчествѣ, дабы сравняться съ предками, а не слѣдовать за лжеучителемъ, дѣятельность котораго принесла уже достойные плоды. Потомъ старшина обратился къ Джи и умолялъ его раскаяться. — «Посмотри на насъ, страдающихъ и плачущихъ, — говорилъ онъ,—посмотри на заброшенные храмы, на алтари, которые давно уже не видѣли куреній. Посмотри на матерей, тоскующихъ и оскорбленныхъ развращенными дѣтьми своими, посмотри на отцовъ, лишенныхъ поддержки. Посмотри на раздоры, прислушайся къ ссорамъ. Все это плоды твоихъ ученій. Предковъ нашихъ училъ Пхи и они были счастливы. Между ними не было раздоровъ. Значитъ, ученіе Пхи было истинное, а твое—ложное. Могилами предковъ заклинаю тебя, откажись отъ него, признай, что умозаключенія твои неправильны. Признай свою гордыню и покорись вѣчному закопу, поставившему насъ въ срединѣ міра, но не для изслѣдованія судебъ, а для счастія. Не навлекай на насъ гнѣва Деміурга. Онъ великъ, онъ великодушенъ. Знаю, что если захочетъ онъ, обратить въ ничто нашу прекрасную, цвѣтущую землю, наше солнце, дающее тепло, великое свѣтило, посылающее свѣтъ, и самый міръ внѣшній, защищающій насъ отъ вихрей вселенной. Заклинаю тебя передками твоими и моими, нашими общими передками, покайся и дай землѣ миръ и тишину, счастіе и довольство, ибо твои буйственныя мысли есть мечъ раздора» И старый Фи съ плачемъ упалъ на колѣна передъ Джи и бился головой объ землю.

Джи, мрачный, съ горящими глазами, почтительно поднялъ мудраго старшину и сказалъ ему: «Мудрый Фи, не обращайся къ моему сердцу, а обращайся къ разуму. Философъ долженъ быть честенъ. Если онъ увѣренъ въ истинности своего ученія, если ни одно явленіе не противоречитъ ему. то онъ не долженъ отказываться отъ истины и, измѣнивъ ей, возвращаться въ старую ложь предковъ, хотя бы предки эти были достойные люди. Я люблю тебя, но больше тебя люблю истину. Мнѣ больно видѣть раздоры, но не я поселилъ ихъ. Раздоры эти показываютъ, что старый порядокъ, случайно связанный съ ученіемъ великаго Пхи, но не имъ созданный и не вытекающій изъ его міропониманія,—что порядокъ этотъ не удовлетворяетъ современнаго бацилла, который переросъ его умственно. Я не отвѣтствененъ за тѣ выводы, которые дѣлаются изъ моего ученія. Всякая новая мысль входить въ сознаніе послѣ борьбы. Если я не правъ, докажи мнѣ это, но если я правъ, могу ли я въ угоду кому бы то ни было или чему бы то ни было отказаться отъ истины».

Фи, убѣдившись въ нераскаянности и упорствѣ Джи, сказалъ ему сурово: «Лжеученіе твое обличитъ передъ всѣми, мудрѣйшій Ри, солнце нашей мудрости. Безпристрастные и праведные, мы дадимъ тебѣ возможность защищаться. Всѣмъ будетъ ясна твоя неправда, не пройдетъ и половины дня. Да возьметъ рѣчь мудрѣйшій Ри, солнце нашей мудрости».

Ри всталъ и всѣ глаза устремились на него. Это быль добродушный старикъ съ хитрой улыбкой, добрый, съ блестящими глазами. Онъ былъ сынъ старшины и самъ членъ совѣта старшинъ. Жизнь его была счастливая и, работая, онъ любилъ все красивое: красивыхъ женщинъ и красивыя картины. Художественный вкусъ былъ ему руководителемъ въ философіи. Онъ охранялъ его отъ крайностей. Сочиненія Ри были свѣтлыя, красивыя, уравновѣшенныя. Онъ все видѣлъ черезъ призму красоты и угадывалъ многое такое, чего не замѣчали ученые. Онъ первый ввелъ въ обращеніе правило: «чтобы быть ученымъ—надо быть богатымъ». Партія Джи его ненавидѣла. Когда онъ всталъ, раздалось со всѣхъ сторонъ шипѣніе недовольныхъ. Только старшины совѣта и нѣсколько важныхъ стариковъ посылали ему привѣтствіе.

«Мнѣ приходится выступить противъ противника, болѣе сильнаго, чѣмъ я самъ, противъ свѣтила нашихъ наукъ. Поддержкою мнѣ будетъ только тѣнь великаго Пхи и единомысліе съ мудрѣйшими и сильнѣйшими отцами моей земли. Часто бури я тѣни налетали на второе небо, иногда на минуту угасало и нижнее солнце, которое даетъ намъ теплоту, но мы вѣрили, что вихри пройдутъ и солнце опять будетъ согрѣвать насъ, и спокойно переживали невзгоды. Великій Пхи далъ намъ завѣты для счастья. Ихъ отрицаютъ во имя науки. Почему наука выше счастья? Не знаю! Но положимъ, что это такъ и посмотримъ, что изъ этого выйдетъ. Что дала намъ наука моего знаменитаго соперника? Недовольство жизнію, сознаніе своей ничтожности, нарушеніе законовъ. А что такое законы, какъ не пути, облегчающіе общежитіе. Исполняй законы—и тебѣ будетъ легко и пріятно жить. Они наименьшее изъ тѣхъ требованій, кои предъявляются къ членамъ общежитія. Законы не выдумываются однимъ умомъ, но взаимодѣйствіемъ всѣхъ условій человѣческой жизни. Они—законы общежитія, а не законы природы. Зачѣмъ же во имя законовъ природы разрушатъ прочные законы общежитія? Вѣдь природа не измѣнилась со времени великаго Пхи. Такъ же свѣтитъ солнце и грѣетъ. Такъ же кругомъ много пищи. Такъ же матерія ждетъ художниковъ для ея обработки. Чего же намъ измѣнятъ нашу жизнь подъ дѣйствіемъ причинъ не нашего порядка? Ибо во всякомъ мірѣ дѣйствуютъ, кромѣ общихъ, еще свои особенныя причины. Задача жизни—устраивать ее по законамъ, присущимъ своему кругу, а не мѣшать разныя категоріи законовъ. Старшина не долженъ устраивать свою жизнь по законамъ рабочаго, а рабочій будетъ несчастенъ, если захочетъ жить такъ, какъ живутъ старшины. Залогъ счастія состоитъ въ пользованіи подходящимъ закономъ, въ умѣньи выбирать тѣ изъ нихъ, которые подходятъ.

«Но даже и твои незыблемыя основы, тѣ теоріи, которыя ты ставишь на мѣсто мудрости, дошедшей до насъ отъ предковъ, даже и эти теоріи не выдерживаютъ критики. Мнѣ говорили, что ты учишь, что нѣтъ высшаго двигателя, и что неподвижную матерію двигаетъ подвижный матеріальный эѳиръ. Ты учишь, что два тѣла, стоящіе другъ противъ друга въ пространствѣ, должны притягивать другъ друга, потому что ихъ обращенныя другъ къ другу стороны дѣйствуютъ какъ экраны, защищаютъ другъ друга отъ ударовъ частицъ эѳира. По твоему, неравномѣрность силы ударовъ на массы заставляетъ ихъ сближаться; чѣмъ ближе они другъ къ другу, тѣмъ болѣе защищены отъ ударовъ эѳира ихъ обращенныя другъ къ другу части, тѣмъ сильнѣе они сближаются. Этимъ ты объясняешь систему міра. Но знаешь ли ты, что при такомъ положеніи дѣла притяженіе было бы тѣмъ больше, чѣмъ больше площадь тѣла. Вѣдъ если бы твой эѳиръ проходилъ тѣло насквозь, то оно бы не притягивалось другимъ. Тогда два тѣла, положенныя одно на другое, вѣсили бы менѣе, чѣмъ сумма ихъ вѣсовъ, взятыхъ отдѣльно. Для объясненія твоихъ законовъ нужно принятъ потенціальную энергію, которая превращается въ живую силу и которую мы не можемъ опредѣлить. Эта потенціальная энергія, дѣйствующая на разстоянія, принимаетъ разныя формы, форму потенціала функцій, потенціала мысли, потенціала мускуловъ»...

Эти слова мудраго Ри были покрыты шиканьемъ и криками. Толпа сторонниковъ Джи кричала: «Довольно, довольно, онъ но знаетъ физики. Замолчи, замолчи!»

Ри гордо посмотрѣлъ на толпу, посмотрѣлъ на безсильныхъ старшинъ и тихо поднялся на возвышеніе, гдѣ стояли кресла старшинъ. Онъ сѣдъ между ними и, не дернувъ руками, закрылъ голову плащемъ.

Побуждаемый своими послѣдователями, Джи вышелъ впередъ, подошелъ къ самому возвышенію старшинъ и сказалъ громкимъ голосомъ:

— Здѣсь не мѣсто спорить о подробностяхъ науки и не слѣдуетъ дѣлать этого потому, что ты путаешь временное съ вѣчнымъ, твои желанія съ велѣніями природы. Я знаю о потенціальной, скрытой энергіи, къ которой ты взываешь для моего посрамленія. Ты хочешь сказать, что у міра есть свей потенціалъ, который созданъ чьей-то энергіей, энергіей Деміурга. Но такое толкованье есть требованіе чуда. Чуда нѣтъ, укажи мнѣ хоть на одно въ исторіи нашего мира хоть на одно чудо на пространствѣ столькихъ тысячъ лѣтъ, что мы живемъ въ нашемъ мірѣ. Все совершается по естественному порядку. Мы довольствовались теми законами, которые создали предки, потому что законы эти отвѣчали нашимъ потребностямъ. Теперь они не соотвѣтствуютъ болѣе и мы ихъ смѣнили. Важенъ научный духъ, духъ относительности, временности всего сущаго. Временны и мы, и законы, и учрежденія. Мысль есть такое же выдѣленіе мозга, какъ потъ есть выдѣленіе кожи, Добродѣтель и сѣрная кислота суть такіе же продукты естественныхъ силъ. Дѣло не въ протяженіи, а въ томъ, что личность есть міръ, рождающійся и умирающій, цѣлостный міръ, желанія и потребности котораго суть законы его дѣйствій. Скажи мнѣ, гдѣ чудо? Нѣть чуда и не можетъ быть чуда»...

Джи гордо поднялъ голову, какъ бы вызывая на единоборство стараго бога, и голова его осталась прикованною къ небу. Глаза его расширились и онъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, и зашатался. Окружающіе съ ужасомъ устремили глаза къ вебу. Какая-то черная тѣнь двигалась надъ верхомъ свода, потомъ часть свода раскрылась, волна холода опустилась на микробовъ и страшный, огромный шестъ, какъ какой-то темный пестъ гигантской ступы, спустился съ неба, вдавился въ землю, захватилъ съ собою Джи и его противника и полураздавленный народъ, и поднялъ его кверху, въ другой міръ, въ другія сферы, за первое небо...

Это ученый, по прошествіи года, платиновымъ прутомъ доставалъ бациллъ, чтобы изслѣдовать ихъ новыя свойства...

Сигма.