Рут Озеки «Книга формы и пустоты»

После знакомства с совершенно восхитительной «Моя рыба будет жить», я ждала новый роман Рут Озеки с некоторым нетерпением. «Рыба» была настоящим дзен-романом, многослойным, всеохватывающим, умиротворяющим, философским и при всем этом наполнении, еще и весьма увлекательным. Это была книга про существование современного японского подростка (девочки) в социуме, но на этом фоне о многом вообще. О современной Японии в сравнении с США и без него, землетрясениях, войне, работе, 104-летней монахине и маленьком монастыре в горах, о том, как сидеть в дзадзен и зачем это делать, о квантовой физике и коте Шредингера, о течениях в океане, о поисках себя, летчиках-камикадзе и джунглевой вороне.

И по ощущениям это был совершенно японский роман.

«Книга» — совершенно другая. Во-первых, она слишком американская. Во-вторых, она откровенно и безнадежно скучна. Начинается с нелепой смерти джазового музыканта и подробностей похорон, постепенно переходя в длинную и нудную историю о нем самом и его возлюбленной (роман японца и американки), которая и в прошлом не была особенно вдохновляющей (хотя достаточно трогательной), а в настоящем совсем замирает, притормаживая на их сыне Бенни. В деталях и подробностях жизни этой маленькой семьи читатель моментально вязнет, сохраняя только одно желание – выбраться поскорее из этого болота тягостной будничности.

К моменту, с которого начинается история, мальчик уже достаточно взрослый – учится в восьмом классе, но по его поведению кажется, что ему от силы лет 10-12. Он внезапно начинает слышать разговоры вещей, и рассказ идет то от его лица, то от авторского, то от лица некоей книги. Казалось бы, что мистический элемент должен как-то оживить эту историю, но нет. Он нисколько не скрашивает повествование, напротив, разве что добавляет ему каких-то неприятно наставительных (от лица книги) и одновременно шизофренических (в целом) ноток, которые, взятые вместе, еще больше сгущают унылую атмосферу. Избыточность детализации неприятна и утомительна.

В какой-то момент в руках одного из персонажей появляется брошюра о порядке в помещении и мозгах, и возникает надежда на тот самый приятный дзеновский ветерок из первой книги. Но увы. Чуда не происходит. Продолжается долгая, скучная, невыносимо пыльная какая-то проза, без сюжета, смысла и удовольствия. Словно бредешь по пустыне, ловя взглядом редкие миражи. Но каждый раз, как только подходишь ближе, надежда оборачивается пустотой. Так что пустота в книге есть.

А вот сил найти еще и форму мне не хватило. Вероятно, если запастись должным терпением и медленно ковыряться в этом песке слов в надежде на зарытое сокровище, то к финалу что-то может и сложится в легкую фигурку оригами. Оставляю это наслаждение более вдумчивым гурманам.

Мне же показалось, что двухсот страниц более чем достаточно, чтобы составить общее впечатление, так что тратить дальше время на эту тягомотину не считаю разумным.

Книга мудрости и печали

Любой порядок — это поддержание крайне неустойчивого равновесия.

Вальтер Беньямин «Я распаковываю свою библиотеку»

Вы прочтете и полюбите этот роман, а если уже научились слушать аудиокниги, и если знакомы с «Моя рыба будет жить» — просто не сможете иначе. Потому что эту книгу американской писательницы японского происхождения тоже читает Игорь Князев, чье исполнение «Рыбы...» подняло для меня однажды его авторитет на недосягаемую высоту.

Рут Озеки пишет медленно. Эта книга о мальчике Бенни, в чьих жилах японская кровь смешалась с корейской, а в измученной голове звучат голоса вещей, и о его маме, которая вещами пытается заполнить зияющую пустоту внутри — эта книга взяла у нее восемь лет. И тотчас получила Женскую премию за художественную литературу, одну из самых престижных литературных наград Соединеного Королевства. В денежном выражении 30 000 фунтов, ровно та сумма. за которую писательница продала права на свой первый роман, но это к слову, а о женской премии в женский день грех не упомянуть.

Герои «Книги формы и пустоты» простые люди, даже, как бы поделикатней выразиться — сильно простые. На общественной и финансовой лестницах занимают нижние ступени, словно бы являя эталонный образец «от противного» к цвету американской социальной иерархии, белым протестантам англосаксам. И это. пожалуй, единственный параметр, по которому к ним можно применить эталонность. Не блещут умом, красотой или особыми талантами, не отличаются душевными качествами. Скажу больше, они бедняки с серьезными психологическими и психиатрическими проблемами.

Как-то не очень про таких читать, нет? А вот тут все зависит от рассказчицы, Озеки прекрасная. Да и не думалось ни о чем таком, когда Кэнджи встретил Аннабель. Он кларнетист, мечтающий о карьере (а какой музыкант не видит себя Бенни Гудменом?), но пока играет на свадьбах, похоронах, бар-мицвах. Она мелкая сошка в информационном агентстве, одна из «леди-ножниц», которые находят подходящие для публикации истории и приводят в приемлемый вид. Любит петь, и это неплохо у нее получается, раз спела, когда пятничным вечером сидела с подругами в кафе, так они познакомились. Оба бедны как церковные мыши, оба без родителей и без образования, но жизнь впереди долгая и прекрасная и у них родился малыш Бенни.

Бенни, названный в честь Гудмена, которому отец подарил ночник в виде лунного глобуса, и рождение которого не сделало отца более дисциплинированным, а его жизнь упорядоченной. Так или иначе, он погиб, нелепой смертью и совсем молодым — попросту раздавлен грузовиком, везшим цыплят, в паре метров от калитки дома, где жил с женой и сыном, потому что надрался после очередного выступления и отрубился прямо посреди дороги. Оставил Аннабель и Бенни Оу противостоять жизни без себя, к чему они оказались не готовы.

Мальчик вскоре начнет слышать голоса вещей, и это окажется совсем не так прикольно, как печка или яблонька. которые обращаются к героине волшебной сказки с просьбой вынуть пирожки или отрясти яблочки. И без бонусов за хорошее поведение. А вот вообразите себе стекло в учебном классе, в которое врезалась, разбившись. маленькая птичка, и это стекло принимается рыдать. что не хотело быть убийцей, когда было песком на речном берегу, и такие же птички прыгали по нему. Рыдает так громко, что заглушает все, что говорит учитель. Или ножницы, на уроке труда, которые твердят, не терпящим возражений стальным голосом: «Воткни мои лезвия в ногу!» Шизофрения? Да, похоже, что так.

Мама не могла бы избавить его от этого, даже если бы была богата и благополучна, но Аннабель Оу, толстуха, махнувшая на себя после смерти мужа рукой, первый кандидат на сокращение на работе, того гляди лишится медстраховки, и значит не сможет оплатить пребывание сына в клинике. Она и хотела бы быть идеальной матерью, да как-то сама потерялась в этой жизни. Единственное, что приносит ей радость — зайти в благотворительный магазин и купить какую-нибудь вещицу. Две, три, пять милых уютных потертых, вещей, заряженных теплом чьей-то взаимной нежности. Покупала бы и новое,и в дорогих магазинах, да не на что. Вы уже поняли, что Аннабель пала жертвой синдрома накопительства?

Собственно, «Книга формы и пустоты» порой кажется литературным аналогом невероятно захламленного дома, и ты думаешь, что слишком уж много всего стащено сюда автором. и сократить ее на треть, а лучше, наполовину, было бы идеально. Но на самом деле, всякое слово здесь на своем месте, а прием овеществления слов, как никакой другой способствует тому, что начинаешь ощущать себя внутри нагромождения бесполезных терриконов вещного мира, которым люди ограждают себя от других людей, которым подчиняют свое существование, голоса которых становятся громче человеческих и Божьего голосов.

Отличная книга. Легкой я бы ее не назвала, но классная. И светлая, невзирая.