Хоррор, мистика и саспенс

Литературное долголетие Лесли Поулза Хартли впечатляет. Самый ранний из рассказов сборника «Ночные страхи» написан в 1920-ом году, последний — в 1972-ом, незадолго до его смерти. Писательская карьера Хартли продолжалась пять десятилетий и нельзя сказать, чтобы на каком-то ее этапе он, как это бывает, исписался. Самые поздние его рассказы ни в чем не уступают ни среднему, ни начальному периоду его творчества. И наоборот – ранние рассказы демонстрируют почти такой же зрелый взгляд и многообразие творческих приемов, что и поздние. Постоянство признак мастерства и относительно Хартли это верно в полной мере.

Лесли Поулз Хартли литературный медиум. Он ходит по границе двух измерений – житейской рутины и тревожного сумеречного зазеркалья, которое прорывается в обычную жизнь нежданно и неумолимо, рождая жуткие курьезы и коллизии. От любой, самой непритязательной из его историй можно ждать сколь угодно странной развязки, предугадать которую сложнее, чем найти иголку в стогу сена. За малозаметными и оттого очень неожиданными поворотами сюжетов у Хартли таится полная неизвестность. Которая, даже после лобового столкновения с ней, так и остается неизвестностью.

Кроме умения сгустить мистический туман, Хартли заслуженно может похвастаться и впечатляющим жанровым разнообразием. Истории о призраках, мистический хоррор, странная проза в стиле Роберта Эйкмана и Эдит Уортон, классическая готика, бытовые зарисовки – каждой твари у него по паре. Есть даже парочка иронических сказок.

«Гость из Австралии», «Трое-четверо на ужин», «Котильон», «Вперед ногами», «Остров», «Христославы», «Подъем! Бегом! Марш!» и «Голоса» рассказывают о явлениях призраков, которые могут влиять на живых, повергая их в ужас очень изощренными способами.

Но призраки это, в сущности, цветочки, ими потустороннее чутье Лесли Поулза Хартли не ограничивается. Гораздо страшней разного рода фантомы и ревенанты, которых автор создает с потрясающей изобретательностью. Условия, обстоятельства и истории их появления всегда отличаются. Неизменны только особая атмосфера и сверхъестественный гротеск, сопутствующие каждому такому явлению. «Подоло», «Владение и владелец», «У. Ш.», «Там кто-то в лифте», «Жильцы», «Тень на стене», «Миссис Г. Г.» и «Пятно на кресле» именно о таких проявлениях. Некоторые из них чудовищны, некоторые бесплотны, а какие-то неотличимы от людей. На первый взгляд.

«Ночные страхи», «Морилка», «Я тебя позову», «Per far l`amore» и «Просьба не трогать» раскрывают тему маниакальных проявлений человеческой натуры с разных сторон. «Per far l`amore» — один из лучших рассказов сборника. Это тот самый маскарад, который удался. Правит этим балом карнавальная неразбериха в венецианских масках и некто, терпеливо ждущий своего часа.

«Самоходный гроб» и «Два Вейна» — истории об эксцентричных безумцах, чьи злодеяния не только иррациональны, но и аристократически курьезны.
«Поместье Монксхуд» и «Пампасная трава» рассказывают о странностях, ведущих к еще большим странностям. А также о том, насколько опасны игры с огнем. В самом прямом смысле.

В рассказах «Мысль» и «Миссис Картерет принимает» перед читателем явится некто, чертовски похожий на дьявола.

«Еще по одной в честь реки», «Лицо», «Угловая тумба», «Райское угодье» и «Радости и печали» психологические рассказы, в которых элементы готики используются для придания действию неопределенности. Где в них заканчивается сверхъестественное и начинаются просто совпадения читателю предлагается решать самому.

«Конрад и дракон» и «На распутье» язвительная социальная сатира, прикрытая жанровыми штампами сказок, которые она тоже высмеивает между делом.

«Дом, милый дом» тоже своего рода социальная сатира, но только уже в жанре ночного кошмара. И кошмар там определенно преобладает.

Не все истории Хартли безупречны. Достаточно у него и проходных рассказов. Да и большинство лучших не претендуют на звание шедевров. Однако, в чем ему не откажешь, это в уникальном умении уловить и показать иррациональное, описав его так, как пожалуй, никто другой. Авторский стиль Лесли Поулза Хартли невозможно разъять на составляющие, он целостен, как целостно глубоко мистическое восприятие мира этим скромным визионером, укрывшимся под маской бытописателя.

Странные случаи Лесли Поулза Хартли много кого озадачат вопросами, оставленными без прямого ответа. Склонный к мистификациям и уклончивым тонким играм с психологическим подтекстом, он ловко туманит взор читателя, сбивая того со следа. Поэтому просто так отмахнуться от прочитанного, как от вздорной байки, всего лишь закрыв книгу, не выйдет. Придется крепко подумать и напрячь воображение. И самое главное – забыть о рационализме, который среди манерных англичан совсем не в почете, как отчего-то принято думать. За этим вам на континент. А Туманный Альбион скрывает столько безумных тайн, что впору с ума сойти, ища их разгадки.

Когда речь заходит о таких по-хорошему старомодных писателях, важно понимать, что именно попало нам в руки. Рассказы Лесли Поулза Хартли это пронизанный двусмысленными странностями антикварный мир, который больше тяготеет к условной Вселенной Хичкока, чем Стивена Кинга. Поэтому названием серии обманываться не стоит. Ничего похожего на Кинга там нет и в помине. По общему уровню и контексту, тому самому гению места и времени, «Ночные страхи» близки известным сборникам «Коллекция ужасов Альфреда Хичкока», и образуют подобие самостоятельного ответвления этой серии.

Ужасы Лесли Поулза Хартли подобны ускользающему слепому пятну на периферии зрения. Что это в самом деле, понять нельзя, оно слишком размыто и не дает себя разглядеть. Мы знаем, что оно есть, и только. Как и любое наваждение, через некоторое время это пройдет. Но забудется ли..?

В русском хорроре недавно случилось пополнение. Издательство «RUGRAM» выпустило роман «Дети Полутени» Е. Абрамовича. Событие интересное, потому что книга неоднозначна. Неискушенного читателя она привлечет специфической темой. Однако по-настоящему захватывающей покажется не всем: в романе достаточно отсылок и аллюзий, которые известны ценителям хоррора. Поэтому история имеет вес не столько как оригинальное произведение, но больше как образчик жанра, который сформирован под влиянием определенной культурной среды.

Сохраняя интригу, не будем вдаваться в подробности сюжета. Рассмотрим лишь конструкцию произведения и несущие опоры, на которых держится текст. Именно в работе с ними нагляднее всего виден авторский стиль. Примечательно, что в структуре произведения нет привязки к узнаваемым формам как таковым, потому что, используя известные образы, Абрамович экспериментирует с ними.

Так, например, главный герой романа укладывается в хрестоматийный для триллеров типаж. Егор — меланхолик, который запутался в себе. Из-за слабого характера парень не обрел цель в жизни. Оглядываясь в прошлое, которого не помнит, он не может найти фундамента в настоящем. Единственной отдушиной остается работа. Но и род деятельности терпим Егором лишь потому, что позволяет забыть о странной душевной боли. Отметим, что Абрамович не говорит о ней напрямую: он передает настроение пейзажами и деталями окружающей Егора среды. В результате главы, где тот фигурирует, выдержаны в меланхолических чувствах. Тем не менее, на первых порах чтения в депрессивном поведении парня трудно найти логику. Возможно, дело в затянутости действия, на фоне которого поступки героя смешиваются в какофонию без мотива и цели.

Несколько схожа ситуация с другими действующими лицами. Они тоже не имеют выраженных, характерных черт. Судьбы этих героев развиваются параллельно, чтобы пересечься в важный для сюжета момент. Примечательно, что их связывает общее настроение – та самая печаль о прошлом. Нужно признать, что в большей части романа она сформулирована нечетко: долго нельзя понять, что конкретно тяготит действующих лиц. Потому как депрессия из-за горького опыта и уныние, свойственное меланхолическим характерам, – вещи разные. Взаимосвязь между ними Абрамович передает косвенно. Конкретно, через воспоминания о прошлом.

Так, детективный элемент в романе говорит о том, что некоторые герои ничего не забыли. Например, силовик Дубов расследует событие, лишившее Егора памяти. Оно связано с сектой и ее жертвами. По ходу сюжета выясняется, что кто-то из пострадавших помнит ужасное событие, но смутно. Некоторые знают о случившемся в подробностях, желая вовсе забыть. Несмотря на схожие психологические травмы, душевную боль и растворение в ней вплоть до утраты ярких черт, персонажи Абрамовича действуют по-разному. В какой-то степени, это не позволяет назвать их безликими манекенами, которым кажется главный герой. Внутренние поиски провоцируют их активность вовне, заставляют действовать. Так что, детективная составляющая романа усиливает одну из его слабых сторон.

Однако детективная составляющая – не единственный столп произведения. Автор работает также с элементами драмы, тоже не без успеха. Например, основную историю из главы «Мусорный Иисус» он помещает в формат флэшбека. Повествование о минувшем становится основной частью раздела, хотя драмы больше в начальной сцене, где история разворачивается в настоящем времени. Тем интереснее смотреть за такими экспериментами. На этом примере видно, что Абрамович уверенно работает с драматической кривой: он не боится менять местами элементы, которые создают настроение, даже когда это выглядит не совсем «правильно» с точки зрения классической структуры.

Интересно, что события, описанные в рамках флэшбека, выходят за его рамки. Это не обрывочные сцены, а полноценные истории, которые подаются в виде воспоминаний. Отметим, что причина не в форме, когда некоторые флэшбеки из-за своего объема способны занимать отдельное место в структуре романа. В «Детях полутени» истории прошлого самодостаточны, прежде всего, по смыслу. В какой-то степени это отдельные сюжеты. Они же кажутся наиболее интересными. Не исключено, что причина тому – их связь с жанром. Благодаря хоррор-элементам глубже раскрывается заложенное в сцены напряжение, и настрой сильнее передается читателю.

Однако здесь не обходится без ложки дегтя. Вопреки качественно проработанной хоррор-составляющей в «Мусорном Иисусе», не понятно, какую сюжетообразующую роль играет жанр для этой главы. Ее смысловую составляющую трудно понять вплоть до того, пока все нити действия не сплетутся в единый узор посредством финала. В результате, раздел кажется зарисовкой с мрачными сценами, которая привлекает своей причастностью к хоррору, но ничем другим.

Справедливости ради отметим, что в последних главах такой ошибки нет. Там взаимосвязь хоррор-деталей с общей сюжетной канвой неоспорима. Именно на основе последних разделов можно сделать вывод, что Абрамович как драматург наиболее сильно раскрывается в границах жанра. Когда он вплетает хоррор-элементы в драматическую структуру (ужас от происходящего растет вместе с ростом конфликта), это действительно выглядит органично и живо.

Тем парадоксальнее наблюдать за жанром на протяжении всего романа. Проявляясь отдельно, многие хоррор-элементы сами по себе не выглядят ярко. Например, есть много сцен, где герои должны испытывать страх, ужас или, по крайней мере, шок. Но читателю эти ощущения не передаются. Абрамович просто констатирует факт, что такой-то герой испугался, испытал волнение или тревогу.

В отдельных сценах хоррор-элементы откровенно фантастичны. В первую очередь сюда относятся образы: например, жуткого вида манекены. Они пугают Егора, буквально оживая. В результате, значительно проседает реалистичность страшных сцен. Теряется и качество ужасов как таковых, которые отдаляются от психологического триллера, больше походя на детскую страшилку.

Видимо, поэтому роман так созвучен с классикой подростковых ужасов. Один из его центральных образов прямо отсылает нас к «Оно» С. Кинга. Изображенный Абрамовичем клоун, который ворует детей, действительно страшен. Как хоррор-элемент он повышает качество всей жанровой составляющей романа. Но, приближая историю к классике американских ужасов, делает это несколько примитивно. Из-за слабой подачи Фунтик кажется вторичной копией такого же клоуна из США. Как следствие, в художественном плане роман воспринимается не столь свежо.

Однако важные для автора темы в нем раскрыты вполне оригинально. Так, по мере чтения укореняешься в мысли, что Абрамович неравнодушен к проблеме бессмысленного потребления в обществе. Это видно на примере простых символов. Так, в одном из городов, где разворачивается действие, на месте старого храма возводится универмаг. Ранее в этом храме обитало Нечто, о чем не стоит говорить, дабы сохранить интригу. Но, если раньше Оно обитало в храме, имея статус Бога, и люди прошлого поклонялись Ему, то теперь Нечто вынуждено обитать в больших торговых центрах, заменивших храмы и церкви. По итогу, люди служат богу в новой форме, просто удовлетворяя свои потребности.

Связь этих и других символов повторяется сквозной линией из главы в главу. Хотя все значение заложенных в них смыслов раскрывается ближе к финалу. Например, в «Детях полутени» есть оригинальные аллюзии на Герметическую традицию. Так, клоун в романе действует не по личной воле. Им руководит то самое Нечто. Ближе к финалу, когда нити действия связываются в единый узор, искушенный читатель может понять, что это Нечто, будучи центральным Злом, раскрывается не только через образ клоуна. Проводником Зла изображен и Архитектор. Архитектор, связанный с великим Нечто, закономерно вызывает ассоциации с образом масонского Бога. Отметим, что на его фоне образ клоуна получает дополнительный значение, потому как в связи с божественной символикой он раскрывается как Трикстер, статус которого также божественен.

Резюмируя, признаем, что эти сильные стороны романа заметны не сразу. Раскрываясь именно в финале, заложенные в историю смыслы почти не проявляются во время чтения большей ее части. Это схоже с тем, что происходит с героями. Сопереживать им получается лишь со временем. Подобные манекенам люди долго кажутся пустыми болванками, которые атрофированы от жизни. Они заслуживают сочувствие лишь с приближением к развязке, когда автор показывает действующих лиц жертвами обстоятельств, а не ущербной саморефлексии.

Здесь можно принять эстафету от Абрамовича – и поиграть со смыслами масонской традиции. Выражаясь близкими к архитекторам терминами, поведение героев можно охарактеризовать предельно точно. Их поступки подчинены закону геометрии. Потому что образ сюжетной структуры напоминает круг. Относительно него герои из разных глав кажутся точками, стоящими по периметру. С ходом действия (и ближе к концу романа), они приближаются к событию, с которого все началось. Фактически, стремясь к общему центру, все действующие лица приближаются друг к другу.

Несмотря на безликость героев, на отсутствие в них выраженных черт, в романе есть сильные стороны. В смысловом плане к ним относятся оригинальная работа с герметической символикой. Опытных читателей «Дети полутени» привлекут также смелой работой с формой. Но искушенная жанром аудитория может получить смешанные впечатления. Причина – в той же противоречивости хоррор-составляющей. Жанровые элементы здесь слабы по отдельности, но сильны в драматичных сценах. Что не огорчит ценителей старой школы, которые узнают в романе отсылки к жанровой классике.

Первая публикация: материал на странице автора, 30 января 2023 г

Согласно древнему бородатому анекдоту, есть два приличествующих повода для распития известного сорокаградусного напитка: под гуся и без гуся. Как всем, конечно же, ясно, число вариаций второго повода на деле стремится к бесконечности. Что же до такого условно жанрового «продукта», как литература, то в этом случае поводов к употреблению уже значительно меньше, но не так чтобы очень. Было бы желание. Что касается литературы внежанровой или околожанровой, или еще какой подобной диковины, то здесь вариантов совсем кот наплакал. В некоторых случаях вообще один-единственный. Иные могут возразить, что так, дескать, не бывает, однако и на старуху случается проруха и перед нами та самая проруха, хотя и не совсем в прямом значении «оплошности» или «неудачи». Опять же, вопрос, что считать оплошностью.

Вопросов вообще будет много, больше чем ответов. Катастрофический дефицит последних восполняется житейской мудростью, которой у Тома Пиккирилли много, но она того сорта, что скорее делает глубокомысленным философом, чем понятно объясняет насущное. Иными путями герои «Хора больных детей» не ходят.

«Хор больных детей» это летопись маленького южного городка Кингдом Кам, где живут суровые, пропитанные самогоном и духом болот южане. Жителям Кингдом Кам не до моральных дилемм, это для чистоплюев с севера и из больших городов. Местные же предпочитают сидеть в барах, заниматься колдовством, браконьерством, и так сказать, морально разлагаться.

Томас самый богатый житель городка. У его семьи уйма страшных тайн, которые не дают ему покоя, напоминая о себе в кошмарах и наяву. У самого Томаса таких тайн не меньше. Еще у него есть три жутких брата – сиамских близнеца, сросшиеся головами. Братья все время что-то невнятно вещают и пророчат. Так же, как и местные ведьмы, с которыми Томас близко знаком и которым не очень верит. Еще у Томаса есть друг, городской юродивый, у которого часто случаются припадки. Все они хором предупреждают Томаса о близкой опасности, грозящей то ли ему, то ли всему городу, то ли еще непонятно кому. А тут вдобавок на древнем жертвенном камне посреди болот находят немую девушку, неведомо откуда пришедшую. В общем, знамений много и все — недобрые. Несомненно одно – с самого основания города зло пустило в это месте слишком глубокие корни. Настолько глубокие, что это даже неприлично.

Том Пиккирилли, похоже, стремился закормить читателя болезненным гротеском уродств и психоделического сюрреализма и у него получилось. «Хор больных детей» в этом отношении плюет подальше многих – он легко мог бы потягаться, скажем, с «Вурдалаком» Майкла Слэйда, и, пожалуй, сместить его на ступеньку ниже на тесном пьедестале.

Не менее преуспел Пиккирилли и в описаниях сельского упадка, замершей в тревожном предвкушении природы, южных ливней, илисто-мглистой атмосферы болот и многого, многого другого. Он хорош также в создании фантомов и призраков, истинных и мнимых и мастерском стирании границ между этими двумя состояниями. Мир духов и страхов у Тома Пиккирилли одновременно материален и эфемерен. И разобрать, где одно переходит в другое, невозможно. Это главное достоинство «Хора больных детей». Он неуловимо и кошмарно текуч и образен. И еще более кошмарно безобразен.

Сюжетно же роман не представляет собой почти ничего – это набор ярких зарисовок, объединенных ожиданием внятного финала, где из намеков и недомолвок должен сложиться, наконец, странный паззл. Надо только немного потерпеть. Что ж, надежда умирает последней.

Роман поневоле держит марку изгоя, которому нет места ни среди лебедей, ни среди гадких утят. Это что-то для никого, буквально. Относительно искушенный читатель все это видел. Его болотной грязью и перверсивно-готическими экивоками не проймешь. А молодой неоперившийся книгочей рискует намертво застрять в чрезмерно густой грязи душ людских, каковой у Пиккирилли даже больше, чем болотной. Грязь эта роскошная, черная и лоснящаяся, и сколько в нее не окунайся, как ни ныряй, дна не достигнешь. Как не достигнешь и подлинного катарсиса, хотя он вроде есть, но это только формально катарсис, а по существу — издевка (пусть и не злая).

Иное дело «Скорбь ноября», который гораздо ближе к традиционному мистическому триллеру, хотя и не лишен некоторых гротескных излишеств, к каковым Том Пиккирилли, похоже, питает особую склонность. Однако, в этом романе они не заслоняют и не подменяют сюжет, а играют скромную, но важную вторую скрипку, без которой оркестр не зазвучал бы в полную силу.

В противовес «Хору больных детей» вездесущий ночной кошмар уравновешен в «Скорби ноября» таинственной и непредсказуемой детективной интригой, которая оборачивается столкновением с людским безумием с одной стороны и могущественной сверхъестественной силой с другой.

В старые времена в южном городке Лунная Лощина умерших от заразных болезней сбрасывали в горное ущелье, а на ведущей к нему тропе оставляли еще живых, но безнадежно больных людей. Ущелье и тропа считаются проклятым местом и любой, кто туда отправится, рискует не вернуться.

Когда Шэд Дженкинс, отбывающий тюремный срок узнает, что на проклятой тропе нашли тело его сестры, то решает, во что бы то ни стало, найти ее убийцу. Шэд необычный человек – он может общаться с потусторонним миром, у него бывают видения и необычные сны. Попутно ему является призрак сестры, который помогает не сбиться с пути. Выйдя из заключения, Шэд начинает собственное расследование, но поначалу не находит никаких следов. Он многое упустил в тюрьме и скудные сведения о жизни сестры только запутывают дело. Однако Шэд не сдается и готов идти до конца.

Сходство с «Хором больных детей» хоть и напрашивается, но совсем не так велико, как можно подумать. «Скорбь ноября» не теряет твердой почвы под ногами даже тогда, когда пребывает в мире зыбких кошмаров и вещих сновидений, которых в романе хватает. Напротив, он стремится из них выбраться и докопаться до истины, что в условиях маленького южного городка нелегко.

Несмотря на многочисленные предостережения, Шэд упорствует в поисках, но помощи ждать неоткуда. Никто ничего не знает, а если знает, то не скажет. Люди города безразличны к чужой скорби, им хватает своей. Жизнь в Лунной Лощине, как водится у Пиккирилли, тяжелая и безотрадная. Атмосфера насыщена самогоном, безнадегой и инцестом. Надо ли говорить, что для злых духов такое место все одно, что курорт? Кто именно убил сестру Шэда Дженкинса – духи или люди – вопрос, который останется слегка приоткрытым в лучших традициях «Твин Пикс», от которого эта история кое-что взяла. Не так уж много, но и не так уж мало. Ровно столько, чтобы тайна осталась тайной даже после раскрытия и не давала покоя еще долго.

Кроме интриги, роман может похвастаться и афористичностью своей прозы. Витиеватость и образность настоящего художника слова соседствует у Тома Пиккирилли с обжигающе жестокой житейской прямотой, бьющей не в бровь, а в глаз, что придает роману черты и «южной готики» и прозы битников — любители красного словца останутся довольны. Как и любители хоррора и мистических триллеров, которых ждет много приятных сюрпризов.

Итого, имеем два очень разных романа. Первый — в своем роде артефакт, слишком рискованный, чтобы понравиться всем и каждому. Он с полным правом займет видное место на полке коллекционера, но рекомендовать его кому-то дело бессмысленное. Он сам найдет своего поклонника. Второй же — безусловная творческая удача автора и ценная находка для любителя жанра.

Кроме «Ведьмы» и нескольких десятков мистических рассказов Фриц Лейбер написал еще один роман в жанре хоррор – «Матерь Тьмы». Это история о писателе, столкнувшемся с потусторонним существом, вызванным к жизни скрытой магией большого города.

Четыре года назад у писателя Франца Вестена умерла жена. Франц тяжело пережил ее смерть и лишь спустя три года начал приходить в себя. Все это время он топил горе в выпивке и сам не помнит многого из того, что делал. Например, когда и где купил рукописный трактат «Мегаполисомантия». Автор книги, Тибо де Кастри рассказывает о магической стороне роста и жизни больших городов, которые в будущем станут местами скопления невиданных человечеству сил и обретут собственный разум. Вместе с книгой к Францу попал и дневник самого Кларка Эштона Смита, легендарного современника и друга Лавкрафта. Смит лично знал де Кастри и был адептом его учения. Заметки Смита полны страха и восхищения перед оккультным знанием мага. Кроме Смита последователями де Кастри были и другие писатели – от Джека Лондона до Амброза Бирса.

Поначалу Вестен не принимает написанное всерьез, но вскоре ему является таинственная фигура, которая подает знаки, связанные с тайнами работы и жизни Тибо де Кастри. Франц Вестен понимает, что призрак, не отступится, пока тайны де Кастри не будут раскрыты. И более того, ему грозит опасность.

Явления призрака в книге можно перечесть по пальцам одной руки и большого впечатления они, прямо скажем, не производят. Хотя и окутаны романтичным флером таинственности, в целом убедительным, но все же слегка напускным.

Да и собственно ужаса в книге не так много, преобладает чувство гнетущей тревожности, беспокойного присутствия кого-то или чего-то. В этом по большей части и заключается обманчиво-бесхитростное обаяние «Матери Тьмы». Напряжение в романе не то чтобы растет по мере приближения к финалу, оно скорее равномерно и постоянно и сопровождает каждый шаг Франца Вестена вкрадчивым, сладко сосущим под ложечкой саспенсом. Реши какой-нибудь смелый режиссер воплотить «Матерь Тьмы» в кино (Не Ардженто, это другое. Совсем!), вышел бы неплохой слоубернер с таинственной атмосферой, поиском ответов на каверзные загадки и множеством мистификаций, которые ведут к другим мистификациям. И вот здесь-то начинаются перегибы, которые сильно портят все дело.

Слишком много Фриц Лейбер сгреб в одну кучу, слишком много псевдомистического тумана напустил, пересолив книгу околофилософскими и околосущностными размышлениями и размышлизмами, неизбежно вызывающими к жизни коварную греческую приставку пара-, обозначающую как нам известно, два замечательных наречия – вокруг да около. Вот она, истинная беда этой книги. Сплошные блуждания вокруг да около. Пара-, пара-, пара-, от которых нет спасения. Параментальные сущности в параоккультном тумане парафеноменальной природы. И этого там с большим запасом. Чтоб уж наверняка. Лучше перегнуть, чем недогнуть.

С одной стороны с писателем сыграла злую шутку чрезмерная приверженность готической традиции, в кильватере которой стойко идет сюжет, а с другой последствия психоделической революции 60-х годов, которая катком прошлась по мировоззрению всех без исключения американских интеллектуалов. Нью-эйджевое сознание получившее второе дыхание в эпоху хиппи, любит химерический синтез теорий, идей и концепций, что, кстати, не всегда плохо. По крайней мере, если речь о фантастике. Но и хорошо тоже, увы, не всегда. В случае с «Матерью Тьмы» скорее можно говорить о втором варианте.

Подобный взгляд на вещи можно, как ни странно, обнаружить у Филипа Дика во многих его романах. А дружеские посиделки Франца Вестена с бывшими хиппи, вспоминающими 60-е вообще можно ничтоже сумняшеся вставить хоть в «Помутнение», а хоть и в сам «ВАЛИС». Да и почти в любой роман Дика. Это настолько похоже, что даже подозрительно. Во всяком случае, атмосфера пост-хипповского интеллектуального похмелья узнается в такие моменты безошибочно.

Добавляют перца довольно смелые в общем контексте, хоть и несколько неуклюжие, эротоманские подробности, кое-где даже на грани приличий. Не то чтоб они были к месту, но Фриц Лейбер посчитал нужным их включить. И тут уже влияние не сексуальной революции 60-х, а больше эзотерического либертинизма, которому Лейбер не преминул отдать дань, упомянув среди прочих авторов своей эклектичной концепции Маркиза де Сада и Барона Захер-Мазоха.

Считается, что лучшие книги написаны на собственном, выстраданном опыте и вдохновлены жизнью. Именно так обстоит дело с «Тремя Матерями скорби» Томаса де Квинса, с чьих страниц сошел жуткий мистический образ Матери Тьмы, навеянный не только античными Гекатой и Кибелой, но и диккенсовскими реалиями современной ему Англии.

Для Лейбера же вдохновением служила не столько жизнь, сколько другие писатели, которых он беспрестанно поминает на страницах своей книги. Не будь Лавкрафта и К. Э. Смита, Бирса и Дэшила Хэммета и многих, многих других американских авторов первой половины 20-го века, его «Матерь Тьмы» не появилась бы на свет. Вот они-то и есть литературные отцы собирательного образа, вышедшего из-под пера писателя. Поэтому родства между Матерями де Квинси и Лейбера не больше, чем между двумя совершенно чужими друг другу однофамильцами.

Эту книгу можно оценить двояко – и хорошо, и не очень. Но в обоих случаях оценка будет сдержанной. Если «хорошо», то без лишних восторгов, «плохо» — без особого разочарования. А в целом — не хорошо и не плохо, а примечательно. Это интересная попытка реанимировать кондовый лавкрафтианский хоррор старой школы спустя сорок лет после смерти демиурга с учетом переменчивых веяний иной эпохи. Ну что ж… Любопытно-любопытно.