В этой рубрике публикуются материалы о литературе, которая не относится к фантастической: исторические романы и исторически исследования, научно-популярные книги, детективы и приключения, и другое.
"Российская Газета" (РГ) продолжает печатать интервью с финалистами литературной премии "Большая книга".
Писатель и сценарист Алексей Слаповский, автор романов "Качество жизни" и "День денег", создатель сценариев к таким популярным телесериалам, как "Остановка по требованию" и "Пятый угол". В финал "Большой книги" вышел его новый роман "Большая книга перемен".
Российская газета: Ваш последний роман — о нашей действительности или все-таки о чем-то большем, вневременном?
Алексей Слаповский: О нашей действительности. Которая включает большое и вневременное. Потому что о любви, деньгах, долге, дружбе, о Боге и богах, о поколениях. Возможно, это самое реалистичное из всех моих произведений. Но предчувствую, что следующая книга будет чистым вымыслом. И опять будут критики гадать, куда меня запихнуть.
РГ: С чего для вас началась литература: с драматургии или все-таки с прозы?
Слаповский: Со стихов. Было исписано и выкинуто несколько общих тетрадей. К счастью, нигде не опубликовал. Потом были песни. Но всерьез все-таки началось с пьес. Первая, одноактная, написанная примерно в 1983-м году, называлась "Анкета". В голове у меня без перерыва звучали диалоги, я их записывал. За пару лет написал штук десять одноактовок. Но решил, что "лета к суровой прозе клонят", начал писать повесть. О любви. Однако собственная авторская речь мне мешала. Я ее выкинул, оставил диалоги, получилась опять пьеса. Уже большая, в двух действиях. Ее и поставили в 1986-м году в Ярославле под названием "Любил, люблю, буду любить". Все, сказал я себе, ты окончательно драматург. И пошел катать пьесы дальше. Но в одной из них герои стали меньше болтать, больше задумываться. И ремарки становились все длиннее. Я понял, что пишу прозу. И сразу же, размявшись несколькими рассказами, начал роман "Я — не я". А в 1999-м я начал писать сценарии — так, как их не пишут нормальные люди: для себя, в стол. Просто чтобы попробовать. И тут вдруг сначала предложение от киношников, а потом от телевидения. Дескать, составьте какую-нибудь заявку, а мы посмотрим. Я составил, они посмотрели. Заявка называлась "Остановка по требованию". В следующем году появился сериал. Так я обрел третью профессию. С ними тремя до сих пор и живу. При этом больше всего я люблю писать о том, как разговаривают люди. Возможно, это вообще самое интересное в жизни.
РГ: Насколько сильно влияет работа над пьесами и сценариями на прозу? Формирует ли драматургия ваш писательский метод?
Слаповский: Всё влияет на всё. Насчет формирования — вряд ли. Хотя некоторые считают, что моя проза более драматургична, чем мои же пьесы. Сценарии же при всем к ним уважении, технологичны, я этого опыта при работе над прозой стараюсь не использовать. Но иногда сам влезает.
РГ: Нет ли, по-вашему, некоего диссонанса в том, чтобы одновременно быть автором сценариев к телесериалам и финалистом премии "Большая книга"?
Слаповский: Я понимаю суть вопроса. Само слово "телесериалы" подразумевает второй сорт. Но, во-первых, их тоже можно делать хорошо. А во-вторых, у меня есть не сериалы, а телевизионные фильмы, в том числе по книгам "Я — не я" и по "Синдрому феникса", этот роман, между прочим, тоже входил в финал БК. А сейчас написан сценарий по книге "Пересуд". Никакого диссонанса. Единственное неудобство касается не меня, а зрителей и читателей. Для некоторых я по определению не могу быть хорошим писателем, поскольку, фи, сериальщик! Они даже и читать не будут. А многие зрители понятия не имеют, что я писатель. Некоторые коллеги говорят: ты портишь сам себе репутацию. Но я ж не виноват, что время приучило людей к "брендовости" и привычке все раскладывать по полкам. Меня трудно позиционировать, я это знаю. В Интернете, набрав мою фамилию, можно наткнуться на кучу определений: "постмодернист", "реалист", "абсурдист", "народный", "попсовый" и даже "создатель интеллектуально-психологических романов". Короче, будто целая бригада работает под моим именем. А репутацию себе порчу, да. Тем еще, что фильмы по моим сериалам получаются неплохими. Были бы они действительно чистым "мылом", прошли тихо, никто бы внимания не обратил: ну, заколачивает деньги человек, все понятно.
РГ: Интересно, что в списке финалистов этого года есть еще один писатель-сценарист — Юрий Арабов, в числе прочего, автор сценариев к фильмам Александра Сокурова. Это просто совпадение? Или сценаристы привносят в современную словесность новый стиль и технику?
Слаповский: Предполагаю, наоборот: в сценарии вносят новый стиль. Арабов в сценариях по-хорошему литературен, это не мешает. И потом писателям всегда интересно пробовать себя в разных ипостасях. И Геласимов у нас сценарии пишет, и Андрей Дмитриев, и Леонид Юзефович, и Владимир Сорокин, есть такой опыт у Людмилы Улицкой... Легче найти тех, кто ни разу не пробовал. Тут еще вопрос заработка: литературой не проживешь.
РГ: Становится ли победа в литературной премии залогом будущего успеха у читателей? Или книжные ярлыки "Лауреат такой-то премии" не работают в читательском сознании?
Слаповский: Увы, работают. Лучше бы работало само имя, но такова эпоха: без продвижения ни один автор, если он не коммерческий, не выйдет на приличные тиражи. Книг — море безбрежное. Читатель растерян. Ему нужно, чтобы кто-то сказал, что такая-то книга достойна прочтения. Премии уже одним тем хороши, что пробуждают хоть какой-то интерес к книгам. Пусть сработает ярлык, пусть книга окажется не столь достойной, как ожидалось — важно открыть, начать читать. Потом, смотришь, вторая книга попадется, третья...
РГ: Читаете ли вы романы других финалистов? Кто и почему наиболее близок вам?
Слаповский: Читаю — и не только финалистов. Я любопытен, мне интересно знать, кто вокруг и рядом. Если о списке, то ближе других Славникова и Буйда. Очень интересен Солоух. Всегда любопытен Сорокин. Люблю писателей с фантазией.
Шестого октября Нобелевскую премию по литературе получил 80-летний шведский поэт Тумас Транстремер, который в последние годы считался одним из основных претендентов на награду. В России творчество Транстремера известно не слишком хорошо, хотя несколько его поэтических сборников на русском языке все-таки вышли.
"В этом году в марте к его 80-летию в Швеции вышло полное собрание сочинений в одном томе. Мы хотим сейчас издать его в России — точную копию. Мы ведем переговоры об издании полного собрания с "ОГИ", то есть это будут все сборники без исключения плюс проза. У Транстремера вышли 12 поэтических сборников, маленькая книжечка прозы — это скорее автобиографические новеллы, очень интересные. Частично я их уже перевела, и одна из них была опубликована в "Экслибрисе", но это тоже было давно. Из нового — у нас в прежнем его сборнике были переведены, наверное, штук 15 стихотворений хокку, сделанных им в совершенно японском стиле, замечательные стихотворения. Так вот с тех пор он написал еще одну подборку, и все они войдут в наш новый том."
Литературно-географический путеводитель BOOXWORLD при поддержке Итальянского Института культуры, Генерального консульства Испании и Центра испанского языка и культуры ADELANTE проводит новые конкурсы «Литературная Италия» и «Литературная Испания».
Период проведения конкурсов 1 октября – 30 декабря 2011 года.
Участникам конкурсов предлагается составить описание книг об Италии и Испании или книг итальянских и испанских авторов и маршрутов героев этих книг. В конкурсах заявлены следующие номинации:
«Литературная Италия»:
— «Маршруты современной итальянской литературы»
В данной номинации предлагается составить описание книг итальянских авторов, написанные/вышедшие за последние 20 лет. События этих книг могут происходить не только в Италии, но и в любой другой стране.
«Литературные прогулки по Древнему Риму»
В данной номинации предлагается составить описание книг, события которых происходят в Древнем Риме. Это могут быть книги как итальянских, так и любых иных авторов.
— «Итальянская республика в литературе»
В данной номинации предлагается составить описание книг, события которых происходят Итальянской республике после 1861 года. Это могут быть книги как итальянских, так и любых иных авторов
«Литературная Испания»:
— «Маршруты современной испанской литературы»
В данной номинации предлагается составить описание книг испанских авторов, написанные/вышедшие за последние 20 лет. События этих книг могут происходить не только в Испании, но и в любой другой стране.
— «Литературные прогулки по Испании»
В данной номинации предлагается составить описание книг, события которых происходят в Испании. Это могут быть книги как испанских так и любых иных авторов.
Цель конкурсов – повышение культурологического интереса к Италии и Испании, стимулирование творчества и интереса к чтению, расширение литературного и географического кругозора, разнообразие семейного досуга, формирование комплексного подхода к ознакомлению с историей и культурой этих стран.
Среди призов двухдневное проживание в одном из городов Италии и Испании, сертификаты на языковые курсы, скульптуры Арсена Аветисяна, книги.
Участвуйте и выигрывайте!
Партнеры конкурсов:
Туристическая компания 1001 ТУР
Портал Прочтение.ру
Центральная городская публичная библиотека им. В.В.Маяковского
Межрайонная централизованная библиотечная система им. М. Ю. Лермонтова
Издательства: "Амфора", "Симпозиум", "Эксмо".
Подробности о конкурсе и условиях участия на сайте BOOXWORLD
В издательстве "Эксмо" выходит новый роман Артуро Переса-Реверте "Осада, или Шахматы со смертью". В нем испанский мастер авантюрного романа и ретродетектива снова обращается к событиям наполеоновских войн. А именно — к осаде французскими войсками города Кадиса в 1811 году.
В своем последнем на данный момент романе Артуро Перес-Реверте снова обратился к тематике, принесшей ему некогда первую славу. То есть к событиям наполеоновских войн, сыгравших в истории его родной Испании не меньшую роль, чем в истории России (хотя и, заметим в скобках, прямо противоположную по направленности: полный провал Наполеона в Испании привел к провозглашению там конституционной монархии). На сей раз в центре повествования — не слишком удачная осада Кадиса, предпринятая французами (то есть формально — марионеточным правительством Жозефа Наполеона, провозглашенного королем испанским) в 1810-1812 годах. Но главная пружина книги — детективная: комиссар местной полиции Тисон пытается вычислить маньяка, зверски убивающего молодых девушек из простонародья.
Вторая часть русского заголовка "Шахматы со смертью" отсутствует в оригинале. Но следует признать, что в данном случае произвол маркетологов имеет определенный смысл. Не потому, что комиссар Тисон делится соображениями о загадочном деле со своим другом профессором Баррулем во время их бесконечных шахматных партий за столиком кафе (сухопутная осада, не подкрепленная морской блокадой, не слишком изменила образ жизни крупнейшего торгового порта). И даже не потому, что французскому артиллеристу Дефоссё, обстреливающему Кадис с другой стороны залива, этот город, раскинувшийся на обособленном полуострове, действительно напоминает шахматную доску.
Дело в другом. Перес-Реверте ведет повествование, как опытный игрок ведет шахматную партию. Взгляд на доску-город "со стороны" испанцев чередуется со взглядом французов. Ходы "короля", то есть главного героя, Тисона, перемежаются движением "королевы", негоциантки Лолиты Пальмы. И всем им попеременно приходится вступать в сложные, не поддающиеся прямому анализу взаимодействия с остальными "фигурами" и "пешками" (служанками, компаньонами, капитанами, офицерами, на которых можно рассчитывать, которых нужно опасаться или которыми в определенный момент придется пожертвовать), чтобы окружить таинственного "черного короля" — того самого убийцу, по одним ему известным причинам забивающего своих жертв кнутом до смерти.
Тщательно вычерчивая свои ажурные построения, Перес-Реверте, как обычно, не скупится на краски. Если он описывает офицера, то не забывает про синий мундир с красными обшлагами и отворотами. Если живописует портовые переулки, то упоминает и густой запах рыбы во всех его градациях, от аромата свежего улова до вони протухших остатков. А если разворачивает батальную сцену, то она оказывается наполнена множеством мелких деталей, подобно гравюрам того времени, благо объем книги — свыше семисот страниц — позволяет. Переводчик Александр Богдановский, уже работавший над предыдущими романами Переса-Реверте, как обычно находит точные, звучные слова для передачи и военно-морских терминов парусной эпохи, и доиндустриального, почти деревенского быта. Так что с выходом этой книги можно поздравить не одних только поклонников капитана Алатристе.
Михаил Визель
ФРАГМЕНТ РОМАНА
На шестнадцатом ударе привязанный к столу человек лишился чувств. Кожа на лице стала изжелта прозрачной, голова свесилась бессильно. Свет масляной лампы со стены обозначил дорожки слез на грязных щеках, кровяную прерывистую струйку из носа. Палач на секунду замер в нерешительности, одной рукой держа кнут, а другой обирая с бровей капли пота, от которого уже насквозь вымокла его рубаха. Потом повернулся к человеку, стоявшему позади, у дверей, поднял на него виноватые собачьи глаза. Он и сам похож на сторожевого пса — крупного, хорошей злобности, но туповатого.
Человек в дверях дважды пыхнул сигарой — и раскаленный уголек разгорелся ярче, бросил красноватый отблеск на темный очерк лица.
— Опять не тот... — говорит он.
И про себя добавляет: "Свой предел всему положен". Но вслух не произносит ничего, рассудив, что все равно без толку — не в коня корм. Да, у каждого свой порог, своя точка слома, надо только знать, где она, и уметь подвести к ней. Тонкий нюанс. Угадай, когда остановиться и как. Бросишь на весы на гран больше нужного — и все к черту пошло. Псу под хвост. Зря старались. Только время потеряли. Выпалили вслепую, а настоящую цель, наверно, уже упустили. Пустые хлопоты, даром пролитый пот: этот остолоп с кнутом по прежнему утирает его с бровей, чутко ожидая, прикажут продолжать или нет.
— Дохлый номер.
Агент глядит оторопело, непонимающе. Его зовут Кадальсо. Отличное имя для человека его ремесла. Человек с сигарой в зубах отделился от дверного косяка, подошел к столу, склонился над обеспамятевшим, вгляделся — недельная щетина, короста грязи на шее, на руках и на спине, меж вспухших лиловатых рубцов. Три — явно лишние. Может, четыре.
На двенадцатом ударе все стало ясно, однако следовало все же убедиться непреложно. Впрочем, в любом случае жалоб и нареканий не последует. Нищий как нищий, бродяга с перешейка. Один из того многочисленного отребья, которое войной и осадой занесло в город, как прибоем выносит на песок всякую дрянь.
— Это не он.
Кадальсо моргал, силясь уразуметь. Казалось, было видно, как новое сведение медленно пробирается по чащобам его дремучих мозгов.
— Если позволите, я бы мог...
— Сказано же тебе, болван, — это не он!
И все же, приблизившись совсем вплотную, оглядел арестанта еще раз, внимательно. Полуоткрытые глаза застыли, остекленели. Но жив. Чего-чего, а трупов Рохелио Тисон навидался во множестве, живого от покойника как-нибудь да отличит. Бродяга дышит, хоть и слабо, и на шее, набухнув от того, что голова свесилась, медленно бьется жилка. Склоняясь еще ниже, комиссар принюхался: заглушая вонь немытого тела, витает парной кисловатый запах — обмочился под ударами. И еще — ледяной испарины, что пробирает человека в минуты страха: ее, стынущую сейчас на меловом обморочном лице, никогда не спутаешь со звериным смрадом, которым несет от взопревшего человека с бичом. Тисон, брезгливо сморщившись, попыхтел сигарой, обволокся целым облаком густого дыма, втянул его в ноздри, чтобы заглушить зловоние.
— Очнется — дашь ему какой-нибудь мелочи, — сказал он уже от двери. — И предупреди, чтоб не болтал: вздумает жаловаться — пусть пеняет на себя. Так дешево не отделается, освежуем, как кролика.
Бросил окурок на пол, придавил носком сапога. Взял со стула круглую шляпу с невысокой тульей, трость, серый редингот и, толкнув дверь, вышел наружу, на залитый ослепительным светом берег, вдоль которого в отдалении, за Пуэрта-де-Тьерра, распластался Кадис, белый, как паруса корабля, идущего под вынесенными далеко в море крепостными стенами.
Жужжат мухи. В этом году рано слетелись, на мертвечину.
Тело лежит на прежнем месте, по ту сторону дюны, на гребне которой левантинец взвихривает песок. Стоя на коленях, меж разведенных бедер убитой возится всему свету известная тетка Перехиль, местная повитуха, а в молодые годы — проститутка из квартала Мерсед, давняя и надежная осведомительница комиссара, за которой он давеча посылал в город. Тисон больше доверяет ей и собственному природному чутью, чем безграмотному, продажному, вечно пьяному коновалу, которого полиции положено привлекать себе в помощь в подобных делах. А их за последние три месяца было уже два. Или четыре, если считать трактирщицу, зарезанную мужем, и хозяйку пансиона, которую из ревности убил студент-постоялец. Только зачем же их считать: это дела совсем другого рода, ясные с самого начала бытовые преступления, совершенные, что называется, в состоянии умоисступления, когда человек себя не помнит. Не то с этими девушками. Совсем другая история. Особенная. Ни на что не похожая и довольно жуткая.
— Нет, — говорит тетушка Перехиль, по нависшей тени догадавшись, что у нее за спиной появился Тисон. — Нетронутая. Чиста и непорочна, какой мама родила.
Комиссар вглядывается в лицо погибшей — кляп во рту, спутанные, растрепанные волосы забиты песком. На вид лет четырнадцать или пятнадцать, тощеватая, худосочная. На утреннем солнцепеке кожа почернела и уже немного вздулась, но это сущие пустяки по сравнению с тем, что представляет собой ее спина, рассеченная кнутом до костей — вон они белеют меж сгустков запекшейся крови и волокон разорванных мышц.
— В точности как в прошлый раз, — заметила Перехиль.
Она одернула на убитой задранную юбку и поднялась, отряхивая налипший песок. Потом подобрала валяющуюся рядом шаль, накрыла истерзанную спину, согнав целый рой обсевших ее мух. Шалька — из тонкой и редкой шерстяной ткани, дешевенькая, как и вся прочая одежда девушки, которую, кстати, уже опознали: это служанка с постоялого двора, что на полпути от Пуэрта-де-Тьерра к Кортадуре. Вчера днем еще засветло вышла оттуда и направилась в город — проведать больную мать.
— А что ваш бродяга, сеньор комиссар?
В ответ Тисон только пожимает плечами. Тетушка Перехиль — крупная, рослая, мужеподобная, на славу вытрепана не столько числом прожитых лет, сколько тяжкой жизнью. Зубы во рту наперечет. Полуседые корни крашеных сальных волос, выбившихся из под черной косынки. Целая гирлянда ладанок и медальонов на шее, длинные четки на поясе.
— Опять не то?.. А орал так, будто это он был.
Под суровым взглядом комиссара она осеклась, отвела глаза.
— Помалкивай, а? Пока сама не заорала.
Повитуха уже сообразила, что лучше прикусить язык: слишком давно уж она знакома с Тисоном, чтобы не понимать, когда он не склонен откровенничать. Вот как сейчас, к примеру.
— Извиняйте, дон Рохелио. Это я так, в шутку...
— С мамашей своей шутить будешь, когда в аду свидитесь. — Тисон двумя пальцами выудил из жилетного кармана серебряный дуро и швырнул его повитухе. — Проваливай.
облако тэгов
